— Дед всегда был максималистом.
— А как насчет «ифрита» и Содома с Гоморрой?
— А почему — не с Казнями Египетскими? — поинтересовался отец.
— Не понял?
— А ты подумай. Тоже ведь стихийные бедствия. И тоже, скажем так, высшего порядка.
— И где тот народ иудейский, который мы не желаем отпускать? И кто у нас фараон, кстати?
— Ты не ухмыляйся, — сказал отец. — Я серьезно говорю. Если ты заинтересовался мифологией, учись работать с мифами. Никогда не воспринимай миф «в лоб». Никогда не ищи прямых аналогий. И прямых повторений. Все в мире меняется, сынок.
— А как же «ничто не ново под луной»? — осведомился Артём.
— А так, что ничто — оно и есть ничто. Пытаться напрямую увязать миф и нынешние события — это сродни антропоморфизму.
— Антропоморфизм — это что? — спросил Артём.
— Это, говоря упрощенно, попытка навязывать другим видам, например дельфинам или слонам, человеческую мотивацию. Словом, к мифологическим источникам надо относиться по мифологическим правилам.
— Какой ты, однако, умный, батя, — без тени иронии произнес Артём. — А теперь расскажи мне, как следует по мифологическим правилам истолковывать «ифрит»?
— Например — как болезнь человечества, — ответил Алексей Андреевич.
— Не ново, — отозвался Артём.
— А если рассматривать понятие «болезнь» не как обыденное, а как сакральное понятие?
— Это как?
— А так, что высший смысл любой болезни может быть двояким. Речь идет, разумеется, не о физиологии и бактериологии, а о том, что болезнь приходит к субъекту свыше и дается ему либо в испытание, либо — в предупреждение. И главным в этой ситуации является понимание того, чего Высшее хочет от субъекта. Или социума. И мифологическая аналогия в данном случае является не источником прогнозирования будущего, а, так сказать, судебным прецедентом.
— То есть — сунулись китайцы к Марсу — и напрочь потеряли способность к строительству космических «башен»?
— Примерно так.
— Выходит, космос для человечества закрыт?
— С библейской точки зрения это и так очевидно. Бог, если ты помнишь, создал небо и землю. И разместил человека именно здесь. Никаких Марсов и Пояса Астероидов! — Отец засмеялся.
— Это смотря как понимать понятие «небо», — заметил Грива-младший.
— А какая разница? Человеку было не небо определено, а земля.
— Но мы же летаем!
— Летаем, — согласился отец. — Но можно допустить, что атмосфера входит в понятие «земля».
— А небо — это космос? Но в космосе полно наших спутников!
— Можно считать «землей» все, что находится на земной орбите.
— Но рожать на орбите нельзя! С этого и начался «ифрит», как ты помнишь. Нет, бать, я думаю, что космос в любом случае — табу.
— А я так не думаю, — возразил Грива-старший. — Если тебя куда-то не пускают, это еще не значит, что это место запретно. Может, ты просто неподобающе одет для данного заведения. И вместо того, чтобы ломиться сквозь охрану и получать колотушки, достаточно надеть галстук?
— И что же нам делать? — спросил Артём. — Кто даст нам информацию об этом самом галстуке?
— Как кто? Пророк, естественно. Это — если традиция уже устоявшаяся.
— А если — не устоявшаяся?
— Тогда — ангел. Ладно, Тёмка, пошли к нашим дамам, а то мама обидится…
* * *
Этой ночью Артёму приснился трехглазый. Давно он ему не снился. Пожалуй, со времени возвращения.
Это было не наше небо. То, другое, из прошлого. Небо африканской саванны. Сначала Артём увидел небо и только потом — все остальное. Он стоял на холме и смотрел, как бегут по зеленой траве черные человечки с палочками-копьями. А еще дальше — другие человечки, совсем махонькие, еле различимые, ползут крохотной гусеничкой по узенькому коридору внутри бесформенного коричневого пятна — огромного стада травоядных, уступающих дорогу двуногим охотникам, которые не знают, что сами стали дичью.
Грива помнил этот день. И помнил себя, того. Но сейчас он был другим. Сейчас он не хотел убивать. Он хотел понять, что же происходит в мире, в котором нарушено равновесие.
— Смерть, — сказал кто-то.
Грива обернулся — и отшатнулся.
За спиной его стоял «трехглазый пессимист».
Только сейчас ни у кого не повернулся бы язык назвать его так. Высоченное, больше двух метров существо нависало над Гривой. По-волчьи скалился большой рот, длинные ручищи были раскинуты в стороны, словно гигант собирался взлететь.
Грива испытал острое желание упасть на колени… Нет, пасть ниц, распластаться на земле. Маленький, ничтожный…
Но в следующее мгновение пришел гнев. На собственное слабодушие, на подавляющее волю Артёма существо. Поэтому Грива выпрямился, вскинул голову и посмотрел на гиганта снизу так, словно они были одного роста. Ни следа страха не осталось у него в душе. Хотя настоящего страха и прежде не было…
— Хочешь со мной сразиться? — пророкотало у Артёма в мозгу. — Я — смерть.
— Я тоже! — дерзко ответил Грива.
Трехглазый протянул руку. Достаточно медленно, чтобы это не выглядело угрозой.
Огромная ладонь с шестью непропорционально длинными пальцами повисла на уровне лица Гривы.
— Приветствую тебя в канун Исхода! — грянуло в голове Гривы. — Любишь ли ты меня? Веришь ли ты мне?
«Нет! — хотел закричать Артём. — Нет!» Но волна жуткой черной нестерпимой тоски сдавила грудь.
— Готовься! — грянуло из черноты. — Сейчас мы умрем!
— Не-ет!!! — закричал Артём.
Но холод, жуткий холод уже объял его.
Не стало озаренной солнцем саванны. Не стало ничего. Только многокилометровый тяжкий непроглядный лед. Лед двигался… Надвигался…
Глава двадцать восьмая
День шестой
— Ваше превосходительство, к вам посетители…
Грива вынырнул из кошмара, мокрый, как мышь, дрожащий…
Понемногу отпустило. Грива вытер одеялом влажное лицо. Расслабился.
Рядом спала Даша.
Милое беспечальное личико. Губки приоткрыты, краешек ушка выглядывает из-под светлой прядки.
Теплая волна нежности возникла изнутри, мгновенно уничтожив страх и холод дурного сна.
— Ваше превосходительство, к вам посетители, — снова раздался голос из вшитого под кожу «комми».
Грива осторожно откинул одеяло.
— Слышу, — беззвучно, одними голосовыми связками ответил он. — Кто?
