Выстрела лейтенант не услышал. Просто перед его «Шерманом» прямо на каменистом склоне вдруг замерцало тусклое «зеркало».
— Джонни, малый вперёд, — пересилив собственный страх, скомандовал он мехводу.
Глава 33
Февраль 1669 г. Каспийское море. Юго-восточное побережье.
Встречный, дующий с юга ветер стих после полудня. Два десятка тяжёлых вёсел мерно вздымались вверх и рушились вниз, вспарывая солёную рябь древнего Каспия. Пенилась вода за кормой, верещали над стругом крикливые чайки, пристально вглядывался в чернеющую по левому борту полоску земли длинноусый пушкарь. Сложенные возле вертлюга мешочки с порохом, ядра, картечь и заготовленный трут были заботливо прикрыты от брызг плотной рогожей.
— Эй, Терентий, чегой-то видать али нет? — выкрикнул один из гребцов.
— Не замай! — осадил крикуна кормчий. — Терёха и без твого спросу узрит, чего надо.
Пушкарь с виду, словно бы и не слышал, о чём перекрикиваются ватажники. Он даже голову не повернул, продолжая смотреть на берег и ища только ему одному ведомые приметы.
Сутки назад вернулись два струга, ушедшие вверх по Атреку. Вернулись без какого-либо прибытка и с горестными известиями. Провизии раздобыть не случилось. Зла оказалась земля трухменская, а ещё злее живущие на ней вои.
Серёжка Кривой сам решил по реке на разведку идти, удаль свою показать да удачу, да токмо сгубила его шальная стрела кочевого тайши́. Был хара́ктерник, второй после Стеньки заговорённый, да вот не помогло ему мудрёное колдовство, судьба его перебила. Заместо шапки стрела прямо в шею вильнула. Не иначе, обиделся на Кривого господь за то, что нательный крест потерял — обронил в крутую волну, и канула с ним в глубине благая удача.
О том говорили все, кто вернулся. Божились, что так всё и было.
Да только не верилось многим, а боле других Ваське Чуме, сотнику разинскому. Не верил он, что сгинул безвестно в трухменских песках есаул Тарануха по прозванью «Кривой», атаманский ближник, которому Стенька доверял как себе и только ему и позволил с пятью челнами сходить до трухменов. Поелику только там, как вещали пленные шемаханцы, можно было найти так нужную казакам воду и продовольствие.
Хорошо пограбили казаки летом и осенью обленившихся сонных персов, много добычи взяли, но вот ведь беда — до холодов возвратиться в Астрахань не успели, зимовать пришлось на Миан-Кале, впроголодь и почти без воды. Много славных ватажников умерло, а ещё больше полонянников, за которых богатый откуп надеялись взять. Да вот не вышло. Чернее тучи ходил и сам Разин, и вся старши́на. И только Серёжка Кривой духом не падал. Сказал: «Возьму я с трухменов и зипунов, и провизии. Меня ведь ни пуля, ни сабля, ни стрела не берёт…»
Не хотелось Терентию, как и Чуме, думать, что, мол, погиб есаул. Поэтому-то и пошли они одним стругом вдоль берега искать заплутавшего Тарануху. А другим наказали ждать их три дня и три ночи, а опосля, коли никто не вернётся, идти назад к Разину, на Миан-Кале, сказывать, что нету добычи в трухменских кочевьях, что упокоились навсегда среди чёрных песков Серёжка Кривой, Васька Чума да Терентий Лопата, а с ними и вся ватага — тридцать лихих яицких да донских казаков…
Слабый дымок пушкарь заметил на четвёртом часу хода вдоль берега. Виднеющаяся в двух верстах отмель давала возможность причалить туда прямо на струге.
— Правь влево! — крикнул Терентий кормчему.
Левый ряд вёсел сразу начал табанить, а кормчий, навалившись на румпель, принялся выворачивать кормило в нужную сторону.
Вспрыгнувший к носовой пушке Чума приложил козырьком руку ко лбу и тоже стал всматриваться в знойное марево над песками и поднимающийся к небу дымок.
— Разумеешь — Серёга?
— Я не разумею. Я чую, — буркнул Терентий.
Оба хорошо понимали, что если пушкарская чуйка обманет, и там не Кривой, а засада кочевников, все они там и полягут. Ведь со струга, так или иначе, придётся сойти, и тогда уже ни пушка Терентия, ни два установленных на корме фальконета, ни десяток пищалей ватажникам не помогут. А состязаться в скорости с конными — дело гиблое: встанут в татарский круг и забросают казаков тучами стрел.
Но не идти на выручку своему казаки не могли. Даже если по слухам его уже и в живых-то нет…
На отмель вошли всего на сажень, чтобы, если опасность, сразу ударить вёслами и вновь уйти в море. Но опасности не было. Никто не пытался послать в деревянный борт пропитанную горящим маслом стрелу, никто, конный ли, пеший, не вылетал с улюлюканьем, размахивая вострыми саблями, из-за нависающего над отмелью склона… А лёгкий дымок всё вился и вился, растекаясь над склоном полупрозрачным облачком, говоря о том, что там за холмом и впрямь кто-то есть, и этот кто-то ждёт ватажников в гости…
Смотреть, кто это такой дерзкий, пошли пятеро: сам сотник, Терентий и трое простых казаков, лучше других умеющих обращаться с «быстрыми» татарскими луками.
И чем дальше они заходили за холм, тем… быстрее им хотелось оказаться там, откуда шёл дым. Доносящийся из-за возвышенности запах жаркого они, отвыкшие от такого за долгие зимние месяцы, ни с чем бы не перепутали.
За склоном обнаружился небольшой костерок. Сидящий перед ним человек держал над огнём два тонких клинка, на которых были нанизаны куски шкворчащего мяса.
— Кривой? Ты? — недоумённо проговорил приблизившийся к костру сотник.
Человек обернулся. Его лицо расплылось ухмылкой.
— Долгонько ж вы шли сюда, други. Цельный час уже поджидаю, а никого нет как нет…
— Серёнька! Братка! — рванулся к костру Терентий, а следом за ним и другие. — Живой, чертяка! Заговорённый, итить! — рычал он, облапив друга…
А потом все сидели кружком, ели истекающую соком, хрустящую коркой баранину, пили из наполненных бурдюков чистейшую воду и слушали сказ Таранухи о том, как он выжил, что видел и что нашёл…
— Эх, братцы! Да кабы не та стрела, разве бы я тут сидел? — говорил есаул. — И ведь почти ж
