Ознакомительная версия.
Услышав имя, Бринелли едва не вскрикнул от изумления. С тех пор, как наблюдатель Стаднецкий не вернулся с допроса, они считали его погибшим. Человек он был резкий, и не то чтобы неприятный — скорее, непонятный, какой-то очень чужой, в его присутствии становилось неловко. Да и знали они его не слишком хорошо. Но о горькой его судьбе сожалели все, и очень искренне. Думали: вот пропал человек ни за что, сгинул в безвестности на чужой планете, похоронить нормально, по земному обычаю, и то некого!
А он, покойничек несостоявшийся, вот где, оказывается! Стоит себе живёхонек, в чёрной, страшной форме контрразведчика! И так она ему, надо сказать, к лицу, будто всю жизнь носил!
— Что, продался, гниль болотная?! — стараясь вложить в голос максимум презрения, очень по-церангарски, будто не удостаивая предателя эпитетами земными, выругался Бринелли.
— Ага! — с широкой и злой усмешкой кивнул тот. — За тридцать пайков!
Медленно-медленно стала выползать из чёрных хлябей махина катера. Показала на секунду острый нос — и снова канула в топь. Это Бринелли, отчаянными усилиями мысли, старался остановить процесс.
— Он мне мешает, — пожаловался изменник.
— Разрешите, я ему по башке дам! — деловым тоном вызвался второй конвоир. Агарду Тапри очень хотелось быть полезным.
И Бринелли, поняв, что сопротивление бесполезно, подчинился грубой силе. Больше он уже ничего не предпринимал.
…Это Эйнер с Тапри в своё время испытали разочарование при виде неказистого летательного аппарата пришельцев. Новые зрители, начиная с группы кинохроникёров и заканчивая ликующими трибунами, были в полном восторге. Гвейран учёл прошлую ошибку, и прежде, чем утопить катер в пригородном болоте, активизировал систему очистки корпуса. Теперь космическая машина выглядела так, будто вчера с конвейера сошла. Её поверхность сверкала белым металлом, и чёрный ил стекал с неё, не оставляя ни малейшего следа.
— Прекрасно! — одобрил цергард Эйнер. — Сразу бы так! — помолчал немного, и добавил мечтательно. — Эх, был бы он ещё и круглый…
На это пришелец только руками развёл — изменить форму катера он не мог при всём своём желании.
— Ладно, и так сойдёт, — смирился с неизбежным церангар.
Легко и невесомо воспарил над топью серебристый «снаряд», унося на своём борту пришельца, двух конвоиров и цергарда Федерации. Завис на секунду над топью, и скрылся в заваленной непроглядными тучами вышине… А люди стояли, и смотрели ему вслед, не в силах отвести глаз от невероятного зрелища, молчаливые, подавленные своей сопричастностью к явлению, выходящему за пределы привычного человеческого сознания. По щекам форгарда Ломра текли слёзы, смешиваясь со струями дождя. Прошло не менее пяти минут, прежде чем он смог справиться с чувствами и дать команду к отбытию. Они видели, как взлетает космический транспорт — теперь запечатлеть для потомков его посадку. Конечно там, на месте, уже ждала наготове резервная съёмочная группа. Но Ломр был намерен всюду успеть лично.
…В принципе, Гвейран мог бы провести катер над городом на малой высоте, и это заняло бы всего несколько минут — до городского полигона было не больше половины акнара. Но Эйнер велел тянуть время, поэтому он поднял машину в стратосферу, и там они висели что-то около двадцати минут, «наслаждаясь» обществом наблюдателя Бринелли, всем своим видом выражавшего презрение к «палачам и предателям» — и не поговорить было толком напоследок. Поэтому говорили о погоде, как она не задалась. «Полны сапоги воды! Не простудиться бы!» — пожаловался Эйнер в шутку, понятную только Гвейрану. Медленно и тревожно тянулось время. Красная риска на ленте хронометра, казалось, приросла к месту, и делала вид, будто не минуты она призвана отсчитывать, а как минимум, часы. Ожидание раздражало. Хотелось действия. К чему бы оно ни вело.
И когда цергард, в очередной раз бросив взгляд на шкалу хронометра, неуверенно молвил: «Ну, пожалуй, пора…» — Гвейран рванул с места так, что у пассажиров заложило уши.
Почти в самом центре новой столицы, в некогда богатом и престижном жилом районе Спарам, было расположено это место. Оно представляло собой просторную площадь квадратной формы с закруглёнными углами. Поверхность её, когда-то тщательно выровненная и засыпанная мелким глауконитовым песком неприятного грязно-зелёного оттенка, теперь была изрыта траншеями и мелкими ямами. По периметру высились ржавые остовы ступенчатых конструкций. Когда-то они служили опорами зрительских трибун, а сама площадь являлась ни чем иным, как стадионом для зрелищных состязаний, любимых народом в имперские времена. Но пришла Война, спортивные игры и народные забавы ушли в прошлое, и стадион переоборудовали в городское стрельбище для обучения солдат из вспомогательных частей ополчения — с чёрно-жёлтыми мишенями, окопами для зимней стрельбы, вязкими лужами для стрельбы летней, и прочими тренировочными приспособлениями.
Здесь же, на Городском полигоне, проходили регулярные зачётные стрельбы для служащих Штаба, и Хрит, большой любитель спортивных зрелищ, всякий раз рассказывал Эйнеру, как весело проводил тут время до войны. Как четыре команды (по девять человек в каждой) гоняли по полю деревянный шар, стараясь забросить его каждая в свой угловой короб, как ревели люди на трибунах при каждом точном броске, как подпольные букмекеры шныряли в толпе, предлагая делать ставки на деньги — и кое-кто делал, и выигрывал целое состояние, как «во-он там за ростовыми мишенями стоял торговый лоток с холодным свежим вогом, стакан чуть не задаром наливали!»…
Эйнер слушал рассказ с интересом, но не понимал. Что за удовольствие сидеть и смотреть, как совсем другие, посторонние люди гоняют по полю шар? Вот если бы самому, тогда ещё ладно. Хоть какое-то развлечение…
— Дурак ты у нас, хоть и цергард! — сердился дядька Хрит. — Ты только почувствуй, проникнись! Приезжают команды из разных стран — ну, там, из Квандора, из Сфу, ещё откуда-то. Выходят на поле против нашей сборной. И наши побеждают! Знаешь, какое счастье! Орать от радости хочется! А если продули, не допусти Создатели! Это же удар по национальной гордости! Помню, здоровые мужики навзрыд плакали!
Но до сознания представителя жестокого военного поколения его доводы не доходили.
— Глупость какая! Лично моя национальная гордость не может пострадать оттого, что девять великовозрастных олухов не умеют попасть деревянным шаром в ящик!
И дядька Хрит рассерженно умолкал — до следующего раза. А Эйнер думал про себя: «Правильно, что стрельбище сделали. Больше пользы». Тогда он ещё не подозревал, что не на поле боя, и не во вражьем тылу, а здесь, на площадке для народных забав предстоит ему умереть… Даже смешно, честное слово!
Ознакомительная версия.
