«Цели завладения и побита, — доложила бегущая строка. — Шуката друга цели!»
— Вот тут врешь! — заметил Сашка, отыскивая глазами, куда запрятался Джой, — Ни хрена не завладения! Только побита. Но мы тут ни при чем. Так что никаких звездочек на фюзеляж и дырок в кителе.
Джой высунулся из-за каких-то полусгоревших ящиков. Чихнул и осмотрелся. Оскалился, увидев хозяина, и высунул язык.
Видно было, что все происходящее вымотанного пса совсем не забавляет. Количество впечатлений, видимо, напрочь перекрыло все возможные собачьи ресурсы их обработки и усвоения.
Кроме «домой и спать» Джой уже давно ничего не хотел.
Сашка и сам хотел того же больше всего.
Но было ощущение какое-то правильное, отрадное, дескать: «последний бой, он трудный самый»! И вот отвоюем сейчас еще самую малость положенного и тогда…
Что именно тогда, он и сам себе не готов был признаться, но чувствовал, что либо ТОГДА сразу ДОМОЙ, либо навсегда здесь.
Последнего он надеялся избежать всеми доступными способами.
Но и усталость и переизбыток потрясений в долгом путешествии привели к тому же примерно отупению, приглушению всех чувств, которое он испытывал в мире исполинских суперлиственниц.
Ничто, казалось, уже не сможет ни удивить его, ни потрясти. А сюрреализм окружающего ощущался как данность. Как избушка на курьей ножке для Ивана-дурака. Вот такое лето…
«Шуката цели. Нова есть. И друга тож!»
Поглядим, — пробормотал Сашка и продолжил с маниакальным упорством сбивать и сбивать маленькие летательные аппараты.
Бравые солдатики, по-прежнему без потерь, по-прежнему стреляя по курсу и не вступая в столкновение с противником, продвигались туда, где качались в небе дымы и гремели стеклянные пушки. Они уперлись в баррикаду обломков, преграждавшую путь вперед, подтянулись все к ней и прилипли. Сейчас прицельный минометный огонь мог бы положить конец всему этому инфантильному подразделению вместе с Перепелицей-Чонкиным во главе. Но минометы явно не могли никого накрыть по-настоящему без своих корректировщиков с пропеллерами, а им не давал развернуться Сашка.
«Вот только патронов у меня не вагон!» — заметил он себе, разнося в пыль очередной мини-коптер.
Странное явление привлекло внимание Воронкова. Одного из бойцов охватило искрящееся ласковое сияние, будто мелкие молнии. Боец, оказавшийся в сиянии, радостно воскликнул нечто нелепое на первый взгляд о том, что он в безопасности, и упал.
Сашка подумал, что это какая-то мина электрошоковая или некое оружие неизвестное подействовало. Пожал плечами и двинулся дальше высматривать «зыркалки» и класть их.
Но через некоторое время другой боец, а там и третий, попали в лучи и сполохи, падали, с криком о безопасности и затихали. На лежащем теле еще скакали, словно сквозь отверстия, сквозные белые лучи, уходящие вверх, а потом оставалось тело без видимых повреждений.
— Я в безопасности! — вскрикнул очередной «счастливец».
Предполагалось, что его теперь не видит враг?
Или что смерть избавляет от мучений?
Чего радоваться-то?
Сам ты в безопасности в каком тебе удобно смысле, но и как боевая единица боец выпадал тоже.
Из упавшего тела кверху вырывались короткие тонкие лучики и происходила вспышка.
Сашка принял, наконец, это как данность, но тут его ждал новый сюрприз.
Через некоторое время боец поднимался и подключался к бою.
Вот так.
Повоевал, полежал — отдохнул и снова в бой.
Тут уж Сашка даже предполагать ничего не стал. Слишком странно было происходящее. Слишком уж за гранью здравого смысла и разумения.
Сашка сам себе поражался, как ловко у него получается гасить стрекоз с телекамерами. Один, ну два выстрела, и капут!
— А я блин, и правда, стрелок! — заметил он подползшему Джою, — я, блин, ух ты какой стрелок, оказывается! Вот только по-ганфайтеровски, как гвозди заколачивать, у меня не выходит. И видать, не выйдет. Не та школа.
Он сковырнул с неба уже не меньше десятка миникоптеров, когда потерял им счет и все больше тревожился от того, что потерял счет и патронам.
Да тут еще новая напасть!
Долгожданный огневой контакт с противником был наконец достигнут.
С «по ту сторону» баррикады, за которой с этой стороны затихарились солдатики бравые, начали лупить очередями. И били под разными углами, плотно, и откуда-то сверху и с улицы. Вражьи трассеры были иные. Красного цвета, но тоже яркие, как сварочная дуга. И боеприпас у врага был явно помощнее. Пули выбивали крошево из брусчатки и разметывали острые осколки, противно так щелкавшие по стенам и обломкам.
Вести до сих пор безмятежную и где-то даже увлекательную охоту за «зыркалками» стало и трудно и опасно.
Тявкнул Джой.
Сашка, укрывшийся за очередной кучей битого кирпича, оглянулся назад.
Кто-то бежал к нему с тыла.
Он вскинул оружие.
Очки приблизили бегущую цель.
— О как! — вырвалось у Воронкова.
К нему бежала рыжеволосая девушка, перепрыгивая через трассеры и уворачиваясь от разрывов. Что-то несла в пригоршне, как воду в решете.
Девушка была невысокая, как солдатики, круглолицая, курносенькая, в гимнастерке, юбчонке выше колена и блестящих сапогах. Боевая подруга из фильмов о войне — вот как она выглядела.
Перепрыгивала трассеры она, буквально повизгивая азартно при этом, и пригоршню держала перед собой, стремясь не растерять то, что в ней было.
Талия, перетянутая ремнем, была у нее, ну буквально — осиная, а вот бедра и грудь пухлые и увесистые. Это подтвердило смутную догадку Воронкова об отличительной черте местных жителей — они будто бы уменьшены на четверть по вертикали из нормальных людей. Низкорослые крепыши.
Несмотря на зигзаги и петли, девушка явно держала курс на Сашку.
Подбежав к нему, она с размаху плюхнулась на осколки кирпича задом, даже не поморщившись. Видимо, та часть тела, которую чопорные англичане называют «фундамент», обладала у девушки феноменальной амортизирующей способностью.
— Стрелок? — переводя дыхание, спросила она, — держи, стрелок! — протянула пригоршню, не дожидаясь ответа на риторический вопрос.
— Что это?! — искренне удивился Сашка.
Оказалось, патроны для пистолета. Не шутка. Самые настоящие, всамделишные патроны для «Мангуста». Только заводские.
— Как воюется? — пересыпая патроны в подставленный карман, поинтересовалась она жизнерадостно.
— Ничего… — ответил Сашка, уставший даже удивляться тому знаменательному факту, что ничему уже не удивляется, — воюем.
