— Как воюется? — пересыпая патроны в подставленный карман, поинтересовалась она жизнерадостно.
— Ничего… — ответил Сашка, уставший даже удивляться тому знаменательному факту, что ничему уже не удивляется, — воюем.
Продолжая долбить «зыркалки», он начал снаряжать патронами один из магазинов. Пока снарядил, один мини-коптер был расстрелян, а другой запуган до икоты двумя выстрелами впритирку и скрылся.
Девушка вдруг сказала что-то нелепое:
— Про птицу знаешь? Птицу не зацепи ненароком.
Сашка вытаращился на нее.
Хотел спросить, о чем речь.
Вообще девчонка была какая-то славная, трогательная, располагающая к себе. При этом что-то неуловимо мультяшное в живом человеке с растрепавшимися волосами, поцарапанной щекой, всеми признаками жизни, жизни — как она есть, придавало ей особенное запретное обаяние.
Но поговорить не удалось.
Девушка, выполнив миссию, подверглась воздействию «безопасности». Ахнула, окуталась вспышками и сполохами.
При этом радости она не испытала. Наоборот — выругалась и постаралась упасть поудобнее.
Свет, исходящий из упавшего тела, с досадливым выражением на лице, и вспышка, последовавшая за этим, были изумительны. Эффект был куда красочнее, чем тот, что происходил с солдатиками.
Воронкову показалось, что, падая почти у его ног, девушка с сомнением, оценивая, смотрела на него, как бы пытаясь в последний сознательный миг понять, может ли она доверить этому черноволосому, востроносому и долговязому (по ее меркам) стрелку свое невинное девичье тело.
«Чрезрубежна дистанта завладеня!» — выдали очки, когда Сашка навел пистолет на вертолет, визуально находившийся довольно близко над улицей.
— Чего? — не понял Сашка, уже дважды нажав на спуск.
Через несколько секунд он сам увидел ответ на свой вопрос. Вертолет задымил и, выписав короткую судорожную эволюцию, пошел со снижением за дома, оглашая руины натужным воем.
Да, то был не мини-коптер, а вполне нормальный полноразмерный вертолет. Возможно, летающий пост управления этими самыми мини-коптерами-корректировщиками. Просто ориентиров не было, и Сашка, не оценив дистанцию, пальнул и, на удивление, попал, да так, что повредил основательно тому что-то жизненно важное.
Громыхнуло, и в небо, где рухнул аппарат, взвился клуб черно-красного дыма.
Окрестности огласились воплями: радостными и поощряющими с этой стороны и яростными с той.
— Я что-то пропустила? — поинтересовалась девушка, которая уже поднялась и отряхивалась.
— Мой лучший выстрел всего лишь, — ответил он.
Девушка замерла и посмотрела на него с подозрением в зеленущих больших глазах, как бы соображая, что это такое он имеет в виду.
Воронкову показалось, возможно, только показалось, что она приятно удивлена фактом, что никто ее бессознательным состоянием не воспользовался с сомнительными целями.
Наверное, все же показалось.
Она покачала головой, как бы в раздумье о своей нелегкой солдатской доле, и, сказав на прощанье:
— Не забудь про птицу! — побежала назад в тыл.
«Знать бы, что за птица, уж я бы не забыл!» — мысленно ответил ей Воронков, провожая сбитую фигурку взглядом.
Воронкова странно встревожила информация о наличии на театре военных действий какой-то важной птицы, которую нельзя зацепить случайно. Раз о таком предупреждают, значит, были уже случаи. Не с такими ли происшествиями связан дефицит стрелков? Чем грозит ему такое случайное попадание?
Вот и его — Воронкова — накрыла пресловутая «безопасность».
Он ощутил легкое покалывание, по рукам побежали искорки, упал, на мгновение утратив способность владеть своим телом, но, не желая потакать садизму прихотливой судьбы, тут же вскочил и выстрелил по одной из зыркалок.
Но тут произошла досадная ошибка. Оказалось, что он выстрелил из рогатки, а не из пистолета и сбил ворону. Как-то так чудесно пистолет в руке превратился в большую рогатку, и Сашка, не усомнившись в правильности действий, оттянул резинку с металлическим шариком и запулил в стрекочущий вертолетик. Но едва выстрел произошел, как вертолетик превратился в похожую на ворону черно-серую птицу, и полетели перья.
Сашка расстроился.
«Не ту ли птицу мне нельзя зацепить?» — подумал он тревожно.
И тут почему-то пришла уверенность, что надо искать себя лежащим на камнях. То есть он стоял посреди боя. Рогатка из руки исчезла. Очков на глазах не было. Но при этом осматривался в поисках самого себя, распростертого ниц…
Так он начал искать свое лежащее тело.
Нашел.
Под ногами у Сашки Воронкова лежал Сашка Воронков.
— Какое злое у меня лицо, — проговорил тот из двойников что стоял.
Лежащий как труп был действительно неприятен. Неудобная поза, с подогнутой ногой. Судорожно зажатый в руке пистолет. На шнурке, зацепившемся за ухо, повисли свалившиеся очки.
И лицо было обострившееся, напряженное, оскаленное, застывшее в усилии превозмочь нечто неодолимое.
— И так будет с каждым, кто обидит птичку! — глупо пошутил Сашка.
Но на душе было погано.
Хотя почему на душе?
Он теперь и был одной только душой. Чистым духом без примеси плоти. И весь этот чистый дух болел, как открытая рана.
— Нет в теле лучше, — пробормотал чистый дух.
Пора возвращаться в него.
Встроился в тело.
Получилось неудобно. Что-то вроде того, как натягивание презерватива при неполной эрекции. Бог весть как объяснить это дамам. Собственное тело жало и давило на чистый дух со всех сторон и надеваться не хотело.
Еле-еле вписался в свою оболочку.
Обнаружил себя лежащим мордой в щебенку.
Наверное, пока надевал тело, перевернулся со спины на живот.
Больно и неудобно.
Поднялся.
Пистолета в руке не было.
Зрение не налаживалось.
Где пистолет?!
Навел кое-как резкость.
Нашарил пистолет.
Изготовился стрелять снова…
И тут увидел птицу.
Он сразу понял, что не ворона-галка была птицей, которую нельзя подстреливать случайно, ни при каких обстоятельствах.
А вот эта!
Навстречу с вражеской стороны шло нечто похожее на страуса эму — сине-фиолетового цвета.
Сашка сразу понял, что это та самая, важная птица.
Птичка шла себе, никого не стесняясь и чувствуя себя хозяйкой положения.
— Джой, приятель, ты тоже видишь это?
Джой, подняв уши, пялился на птичку во все глаза.
— И как тебе?
Джой, похоже, был в легком шоке. Он не слышал хозяина. А то, что он транслировал, было непереводимо. Вообще понять собаку можно было, как правило, именно тогда, когда он обращался непосредственно к хозяину или переживал сильное впечатление. В последнем случае он передавал то, как оценивает то, что воспринимает.
