Ознакомительная версия.
— Не представляю, как вы их вычисляете, — вымолвил он. — Такая неразбериха кругом, беженцы, мутанты… Столько народу вообще без документов…
— А! Вот в этом-то их ошибка! У них-то все документы в порядке — не подкопаешься. Идеально сделано.
— И что? — не понял Верен.
— То, что у нас, слава Трём Создателям, бюрократическое государство. И если кто-то откуда-то прибыл, он должен был откуда-то убыть. И там, на местах, должны были остаться отметки и сведения. А их нет. Будто из пустоты люди объявились… — он на секунду задумался. — На их месте я поделывал бы документы убитых. Тоже не лучший вариант, есть опасность, что сличат фотографии, но всё-таки меньше шансов повалиться. Труднее делать запрос, — и заключил не без злорадства, — Паршиво у них там разведка работает. Как дети малые!
— Сказал что-нибудь?
— Молчит пока. Все молчат. Ничего, разговорятся. — контрразведчик зловеще усмехнулся.
— И всё-таки я не понимаю, — Верен продолжал когда-то давно начатый разговор, — почему ты не можешь предъявить вашим идиотам результаты анализов? Доказательство неопровержимое! Совсем иной состав крови!
— Потому что наши идиоты скажут: новый вид мутации. И объявят меня психом. Они только этого и ждут, уж поверь! Нет, пока не найдём транспорт — даже заикаться нельзя.
— Между прочим, — сменил тему эргард, — ты ещё не сказал, где тебя прострелили.
— Под Крумом, ночью. Я туда на задержание ездил.
— Сам лично на задержание? — удивился друг. — Ваши специалисты без тебя не справились бы?
— Просто мне было интересно посмотреть на его жильё, — пояснил Эйнер.
— И что там было? — Верену тоже стало интересно. Ему представилась полутёмная комната, заставленная диковинными приборами и аппаратами, с телеэкраном во всю стену и огромными колбами с заспиртованными людьми.
— Ничего, — разочаровал его цергард. — Обыкновенно, как у людей. Наверное, они успели всё подчистить.
Потом он стал рассказывать о ночном происшествии, и страшные события в его изложении выглядели очень забавными. Особенно развеселил друзей эпизод, в котором глава контрразведки лично вооружает инопланетного шпиона собственным пистолетом, потому что «какая ни есть, а всё живая тварь, жалко, если пожрут», а потом ещё и отключается у него на плече, будто у любимого дядюшки.
…У Верена было хорошо. Тесно, зато тепло — госпиталь отапливался по третьей категории. Из лаборатории попахивало какими-то химикатами, но запах был мирным, успокаивал. Уходить не хотелось. Они ещё долго сидели рядом, забравшись с ногами на кушетку, потягивали горячий харат из одной кружки — лишнюю посуду хозяин не держал, вспоминали старых школьных знакомых, с которыми Верен встречался часто, но Эйнеру служба не позволяла.
— У Трогра погиб младший брат, нормальный, между прочим, не «болотный», — рассказывал последние новости Верен. — Говорит, родители от горя в полной невменяемости, старших детей видеть не хотят. Амра Коре-ат вышла замуж, за какого-то парня из Академии ВВС, не из наших. И Гедар женился, и Бору…
— Поветрие какое-то! — рассмеялся Эйнер. Что это их всех разобрало, одновременно? Семейным, разве, паёк увеличили? — и полюбопытствовал. — А дети есть?
— Пока нет, ни у кого. Рано ещё, вроде.
И тут Эйнер вскинул на друга красивые серые глаза. Они вдруг стали большими и испуганными. Спросил страшным шёпотом, как заговорщик:
— Слу-ушай! А у кого-нибудь из наших ВООБЩЕ ДЕТИ ЕСТЬ?! Хоть у одного?!!
Верен выронил кружу, остывший харат вылился на бурое солдатское одеяло.
Они вспоминали долго. Перебирали в уме друзей, знакомых, и знакомых тех знакомых, и ничего радостного вспомнить не могли. Получалось, что никто из выросших «детей болот» собственного потомства пока не имел. Хотя, самым старшим из них было хорошо за двадцать.
— Может, просто не успели? — предположил Эйнер. — Может, не хотят? Лично я в ближайшее время тоже заводить детей не стал бы…
— Не исключено, — охотно согласился друг. — Какие наши годы, в конце концов!
— Но знаешь, — цергард снова понизил голос, смотрел не прямо, а куда-то в сторону, отводя глаза, — ты всё-таки проверь. Так, для спокойствия души.
Верен молча кивнул.
В штаб Верховный цергард вернулся ко второму закату.
И первым, кого увидел он у дверей своего кабинета, был юный агард Тапри, уныло подпирающий стенку.
Для него день сложился ужасно. Он не ел со вчерашнего утра, он не успел выспаться. Его грубовато растолкали, привели к кабинету Верховного цергарда Эйнера и велели ждать. Он ждал и ждал, час, другой, третий. Он ждал весь день. Уйти боялся — вдруг вызовут? Отлучался всего пару раз — в туалет, где не столько справлял нужду — особо-то и нечем было — сколько плакал неслышно, запершись в кабинке. Он чувствовал себя одиноким и забытым, вырванным из привычной жизни и брошенным на произвол судьбы. Там, в родном Круме, он был не бог весть кем, но всё-таки был, нёс важную службу, имел приписку и паёк. Здесь, в столице, его почти не существовало. До него никому не было дела. Забрали его неожиданно, без отметки о выезде, значит, документы теперь не действительны. И вернуться назад самовольно нет никакой возможности, остановят на первом же блокпосту, могут даже пристрелить сразу, как дезертира тыла. А есть хочется невыносимо…
Мимо по коридору время от времени проходили контрразведчики, все в таких чинах, что дух захватывало. В приемной, за длинным столом сидели двое, в звании старших агардов, не то секретари, не то охранники. Осмелев от отчаяния, Тапри пытался воззвать к их состраданию, привлечь внимание к скромной своей персоне. На него смотрели как на пустое место и цедили сквозь зубы: «Ожидайте».
Он совсем устал и задремал стоя. Разбудил его знакомый голос:
— Вот чёрт, я совсем по вас забыл! Давно ждёте?
— Да… Нет! С утра, господин Верховный Цергард! Я готов ждать, сколько потребуется, господин Верховный Цергард!
— Похвально, — усмехнулся тот, и кивнул головой. — За мной!
Агарды в приёмной вскочили, вытянулись в струнку. Цергард бросил на ходу: «Вольно!», и распахнул ногой дверь кабинета. Потом обернулся и приказал:
— Пожрать принесите, дармоеды штабные! Что, не могли догадаться отпустить человека? С утра стены подпирает!
Агарды взглянули на Тапри с ненавистью:
— Виноваты, господин Верховный Цергард!
Но он их больше не слушал. Он сел в большое кресло, и Тапри велел сесть на стул. Тот примостился на краешке, и опустил глаза в пол. Стыдно ему было, стыдно до ужаса за то, как вёл себя в ночном бою: визжал от страха, пререкался с высшим командованием, по сто лет не мог сообразить, что от него требуется… Разве так должны вести себя солдаты, присягнувшие на верность Совету и Отечеству? Разве место ему после этого в славных рядах контрразведки? Весь день бедный Тапри ждал, когда придёт час расплаты, и готов был с честью принять любое наказание: на фронт, так на фронт, в лагерь так в лагерь. Туда ему, трусу, и дорога — месить болотную грязь, кормить гнус, таскать тяжести. На что он ещё годен?
Ознакомительная версия.
