было что-то произнести, но настоятель взмахом руки остановил его:
— Нет-нет, не стоит поддаваться на подначки брата Ни Кто! Его ждет другое наказание, куда более серьезное. Брат На Лим, что ты можешь предложить? Я хотел бы увидеть хороший спарринг…
Снова удар кулака в ладонь и снова лающие слова готовности:
— Великий настоятель монастыря Чаокинь, позвольте наказать брата Глу Пыша на Шестах Ярости? А чтобы наказание стало более унизительным, я буду сражаться одной левой рукой.
Шесты Ярости? Ого, с фантазией у На Лима все в порядке!
Глу Пыш посмотрел с тоской, а мне оставалось только развести руками — я сделал все, что мог.
Шесты Ярости были редким наказанием и использовались только в исключительных случаях. В специальные пазы вставлялись бамбуковые шесты разной длины и толщины. Двум бойцам завязывали глаза, они запрыгивали на бамбук и били друг друга до тех пор, пока один не упадёт. Если до падения разрешалось только бить, то после можно было бороться. И если на бамбуке у Глу Пыша был какой-то мизерный шанс остаться целым, то на камнях такого шанса уже не было.
Понимал это и Бей Тень, который с удовольствием посмотрел на трясущиеся руки моего друга. Настоятель степенно огладил бородку и кивнул:
— Я согласен, На Лим. Пусть завтра состоится урок. Пусть все братья увидят, что бывает за непослушание. На рассвете свершится наказание!
Я мог бы броситься в бой, мог бы попытаться побить На Лима, но это ничего не даст — вместо него встанет другой. Оставалось только скрежетать зубами и смотреть, как монах сотворил мудру почтения и отправился к своим.
На рассвете!
Настоятель продумал и это. Если Глу Пыша наказали бы немедленно, то он просто отлежался и через недельку смог ходить, но ему ещё дали целую ночь на раздумья, а хуже этого и представить трудно.
По опыту прошлой жизни могу сказать, что ожидание казни гораздо хуже самой казни. Понимал это и настоятель, который с улыбкой отправился прочь. Он даже не ответил на наши поклоны — вот как обиделся.
— Что же будет, брат Ни? — с дрожью в голосе спросил Глу Пыш.
— Наваляют тебе, брат Глу, — с горечью ответил я. — Наваляют и не помилуют…
— Но как же так?
— Да вот так… — развёл я снова руками. — Крепись, брат.
На брата Глу Пыша было жалко смотреть. Он побледнел, осунулся и стал похож на бледную моль. А когда вечером в общей зале другие братья монахи начали над ним потешаться, то он и вовсе потух мыслями и духом.
Скорее всего, монахов подговорил настоятель, чтобы они сделали пилюлю поражения ещё более горькой. Монахи говорили, как бы между собой, что завтра одного ученика раскатают в тонкую рисовую лепёшку, сделают отбивную и сломают каждую косточку в теле. При этом они посматривали на Глу Пыша.
Вряд ли это добавит хорошего к боевому настроению, поэтому я решил такие разговоры прекратить.
— Брат, слышал я одну легенду про соревнования улиток. Хочешь послушать?
Глу Пыш взглянул на меня с надеждой и кивнул. Другие братья притихли, в ожидании легенды.
— На склоне Закатной горы выросла гигантская виноградная лоза. Она была такой огромной, что щекотала пузо проплывающего солнца. А на верхушке созрела кисть самого спелого винограда. И собрались внизу этой лозы улитки. И сказал вождь улиток: "Кто принесёт виноградину с самой высокой кисти, тот получит в жёны мою дочь!" Многим захотелось попытать счастья, но другие улитки начали их отговаривать, утверждая, что это сумасшествие, что никто не добирался до верхушки, даже птицы. Говорили, что никто этого не сможет сделать и нечего даже пытаться. Когда же вождь дал команду на старт, то из толпы желающих поползла только половина. Да и то, многие вскоре повернули обратно. До самого верха доползла только одна улитка. Она сорвала виноградину и вернулась назад. Она смогла это сделать потому, что была глухой на оба уха и не слышала "доброжелателей".
— То есть, мне не нужно никого слушать и отправиться в бой без сомнений? — спросил монах.
— Совершенно верно, друг мой! — улыбнулся я и повернулся к остальным братьям. — А ещё это намёк, что многие могут оглохнуть, если разом не закроют свои рты.
Братьям-монахам уже приходилось видеть меня в бою, поэтому никто не стал противоречить. Я подмигнул Глу Пышу и провалился в черноту сна.
Утро встретило нас привычным ударом гонга и зычным голосом предвестника рассвета. Монахи высыпали во двор, в центре которого уже возвышался частокол бамбуковых шестов. Многие были в курсе того, что должно произойти, поэтому особенного удивления в толпе не было.
— Братья-монахи! — раздался голос настоятеля. — Сегодня брат Глу Пыш должен понести наказание за свой проступок. Он не послушал мастера и брат На Лим вызвался дать урок брату Глу Пышу. Брат На Лим сильный воин, поэтому он решил наказать Глу Пыша только левой рукой. Но я, как мудрый человек, снимаю это обязательство при падении Глу Пыша на камни. Это будет дополнительной мотивацией для наказанного монаха. Думаю, что все остальные тоже извлекут урок из этого события.
Устрашение. Чтобы другие боялись перечить. Я вряд ли что-нибудь извлеку из этого урока, кроме одного — не надо попадаться. И что же за наказание придумал настоятель для меня?
— Братья Глу Пыш и На Лим, подойдите к Шестам Ярости! — сказал настоятель.
Глу Пышу и На Лиму завязали глаза, подставили лестницы, чтобы они смогли забраться на частокол из шестов. Мой друг едва не упал, ещё только ступив на первую ступеньку. Дружный смех монахов был ему антиподдержкой.
В ответ на этот смех Глу Пыш сжал зубы, отчего желваки вздулись под тонкой кожей, и упрямо полез вверх. Там он нащупал два шеста и кое-как встал на них, чудом поймав равновесие. Зеленые стебли на высоте трех метров чуть прогнулись под весом монаха. Глу Пыш вздохнул и постарался облегчить свой вес.
На Лим красовался в позе Отдыхающего Кенгуру — держался на одной согнутой в колене ноге, вторую закинул на бедро и сложил ладони вместе. Он словно медитировал на камнях площади, а не парил над ними на высоте человеческого роста.
— Напоминаю, что на Шестах Ярости разрешена только ударная техника, но если один из учеников упадет, то… Пусть никто не падает и пусть непослушный будет наказан. Да начнется бой! — воскликнул настоятель и махнул бородкой.
Глу Пыш постарался встать в позу стиля Королевская Кобра, но его дрожащие ноги не давали сделать правильный угол. Левая рука согнулась и протянулась вдоль груди, ладонь легла под локоть
