непонятна.
– Да я только посмотреть, – отвечаю я. – Попался под руку и не смог удержаться.
Полулитровую баночку с солью она ставит на тумбочку у телевизора.
– Тебе сейчас постельный режим нужен. Поверь мне, со мной было так же! Денек полежишь, а завтра будешь почти в полном порядке. Когда меня укусил Федор, я думала, что умру и белугой ревела на всю деревню. Хорошо ещё, что рядом оказались Иваныч с Вячеславом, они смогли объяснить, что к чему и взяли под своё крыло, – говорит девушка, провожая меня до кровати.
– А где соседка, она же тоже собиралась зайти? – я аккуратно ложусь на спину и ощущаю, как вздрагивают поддерживающие руки девушки. Влажные ладони слегка дергаются.
– Она не придет, поздно уже, да и живность свою нужно кормить, – как-то неуверенно произносит Марина.
– А-а! Понятно, а я-то думал, что меня сегодня обещанными пирогами с картошкой накормят.
– Будут тебе пироги, но только завтра. Сегодня же отдыхай, Женя, – девушка подтыкает одеяло, прикрывает у горла.
Так делала мама, когда я засыпал в детстве. Но что-то мне не нравится в этом движении, вот только непонятно что. Глаза слипаются, и мысли ворочаются в черепной коробке, как гири в плотном ящике. Что-то настораживает, но это что-то решаю оставить до завтра. Где-то орет сумасшедший петух.
Ночью снится сон, что мы с Мариной у лесного озера на пологой полянке. Она в очень откровенном купальнике, я почему-то в рыцарском облачении, блестящем и испускающем зайчики. Дарю ей букетик полевых цветов, она восторженно их принимает. Когда же я улыбаюсь, то, откуда ни возьмись, появляется трехголовый змей. Вместо драконьих голов на длинных шеях покачиваются головы Федора, Иваныча и крепыша с фотографии. Ступая перепончатыми лапами по камышам, это чудище начинает приближаться. Из-за пояса сам собой выскакивает меч и, играючи, срубает все три головы. Они футбольными мячами падают в воду и плывут к другому берегу, пока туловище скребет лапами по земле. Я тянусь к девушке за заслуженным поцелуем, но Марина испуганно отпрыгивает в сторону, встает на четвереньки, протяжно и тоскливо воет на меня. На крепком заду, разделенном веревочкой купальника на два восхитительных полушария, блестят капельки воды.
Этот сумасшедший петух когда-нибудь заткнётся? Сколько же можно кричать? А ещё и других подбивает на хоровое пение, теперь семь или восемь солистов радуются восходящему солнышку.
Солнце встаёт?
Значит, петух не такой уж и сумасшедший. С кухни тянется аромат запекаемого теста и неповторимый запах картофельного пюре. Оборотень обещал – оборотень делает! Или оборотица? Кто же его знает, как правильно. До вчерашнего дня вообще не знал, что они существуют, а сегодня сам такой же. Круто, блин!
Как там моя рука?
Ух, поднимается! Ох, опускается! Боль чувствуется отдаленно, словно рука находится в ванне со льдом. Не отдельно, конечно, но тело снаружи, а рука внутри, между застывших кусков холода. Такое же ледяное ощущение и на груди. Терпимо.
– Вставай, вставай! Я видела твою зарядку! – доносится с кухни веселый девичий голос.
Встает на четвереньки и тоскливо воет…
– Ты завтрак готовишь? Умница, дочка! – вспоминается фраза из старого мультика.
– Как и обещала, готовлю пироги с картошкой. Не зря же столько соли набрала. Возможно, и мужики сегодня появятся, тоже поедят, а то питаются одной сухомяткой. Редко-редко когда нормальных щей сготовят.
Я сажусь на кровати – от вчерашней слабости остается легкое напоминание в виде головокружения. В ногах лежит кот. Сейчас он поднимает заспанную морду и провожает меня ленивым взглядом.
– Штаны отдашь, или так и буду соблазнять тебя своим великолепным телом? – я выглядываю из-за занавески.
– Да чего там великолепного-то? Тебя на месяцок на нормальный харч посадить, вот тогда и можно говорить о великолепии. А пока одни мослы, да жилы. Сейчас принесу.
Встает на четвереньки и тоскливо воет…
Через минуту я одеваюсь в свои штаны и в чужую полосатую рубашку. Похоже, что футболка восстановлению не подлежит. Аромат печева приводит на небольшую, аккуратную кухню. Вот тут я сидел, когда меня привели с улицы – знакомая скамья, на ней цветасто-синяя клеенка.
– Хлипковат твой Федор по сравнению со мной! – уверенно говорю я, когда рубашка отзывается на потягивание звонким потрескиванием.
– Так не за массу люблю-то, а за характер! Если за объем, то все бы на слонов вешались! Но я передам ему твои слова.
– Да ладно, я же шутя!
Я слегка сдаю назад – вот только ещё разборок не хватает.
Одно удовольствие наблюдать за сноровистыми движениями девушки. Как заправский кожемяка она мнет податливое тесто, под сильными руками масса становится мягче зефира. Шлепок ложки пюре и конверт быстро защипывается, пока серое тесто не вздумало расползтись. Из-под вафельного полотенца выглядывают загорелые рубцы румяных пирогов. Я сглатываю нахлынувшую волну слюны.
– Чего сглатываешь? Нравятся? – девушка кивает на объемное блюдо с печеными крепышами.
Девушка нравится больше. В своем халатике, с забранными в конский хвост волосами, с легким напылением муки на фартучке и белой полоской на гладкой ноге – валькирия кухни, воинственная амазонка дуршлага и скалки! Я завидую Федору наичернейшей завистью.
Встает на четвереньки и тоскливо воет…
– Да я больше на тебя сглатываю, если бы можно укусить за румяный бочок, – мурлыкаю я.
– Смотри, скажу Феде, тогда и кусать нечем будет. На кашку манную перейдешь, – рассыпается колокольчиковым смехом Марина.
– За такое и зубов не жалко, но это чисто между нами. А то и в самом деле скажешь, а мне потом объясняться, что я всего лишь ценитель красоты.
Марина ещё раз сверкает зубками, они белее муки самого высшего сорта, и кивает на стул. Вот этими-то зубками она меня недавно и обратила…
– Садись, ценитель красоты. Позавтракаешь и будем учиться владеть телом. Чего у тебя глазки опять заблестели? Не моим телом! Ты своим будешь учиться управлять.
– А-а-а, – разочарованно протягиваю я и хватаю горячий пирожок.
Из-за тонкой слоистой стенки пирога врывается аромат горячей картошки. С тонкими оттенками лука и яйца, где-то далеко чудится легкий аромат сливочного масла. Я никогда так тонко не ощущал запахи!
А уж вкус!
Городские пироги ни в какое сравнение не идут с деревенскими. Может воздух так румянит, может молоко оживляет, или же опара без дрожжей вырастает сама? Желудок завывает от восторга, кажется, что горячий ручеёк блаженства проливается в горло. От вчерашней слабости остается только воспоминание и редкие судороги.
Пироги улетают один за другим, Марина озабоченно смотрит на исчезающую кучу. Я понимаю её озабоченность и решаю, что ещё один и хватит.
А может ещё один?
