— Изучаете, значит, дикарей в естественных условиях. Так-так. Рассказывай дальше, мне интересно.
— Изучаем. И еще долго будем изучать. После тридцати лет изучения Земли был собран совет экспертов, на предмет просчета вариантов возможного сотрудничества в будущем. Заключение было однозначным и безапелляционным: на данном уровне цивилизации никаких контактов. И в ближайшие пятьдесят лет тоже не будет, а дальше, как говориться: время покажет.
— Ясно.
После его слов у меня где-то внутри начало расти чувство обиды.
— А никого не встретили никого потому, что станция имеет статус закрытой. Работает здесь лишь небольшая группа ученых — исследователей. Насмотрелся? Теперь пошли дальше.
После пяти минут блуждания по различным переходам и коридорам, мы вскоре остановились перед большими бело-матовыми дверями, которые тут же разошлись в разные стороны. Шагнув за порог, оказались в широком, светлом коридоре с рядом дверей. Пройдя мимо нескольких из них, остановились перед одной дверью, на которой, как только мы приблизились, стали высвечиваться какие-то непонятные знаки.
— Нам сюда.
— Я уже это понял, — буркнул я.
Ожидавший увидеть что-то подобное земной операционной, с которой из-за издержек своей профессии мне как-то пришлось иметь дело, я несколько растерялся. То, что я увидел, больше походило на научно-исследовательскую лабораторию будущего из фантастических фильмов. Чего стоил только один голографический монитор, размерами на четверть стены, висящий прямо в воздухе. Как зачарованный, я смотрел на висящее в воздухе полотнище, пока не услышал голос морфа:
— Влад, очнись. Ты что, не видишь, тебя приглашают.
Скользнув глазами по комнате, я увидел еще одного морфа, лишь в общих чертах имитирующего фигуру человека. Меня слегка передернуло при виде подобия человека, делающего приглашающие жесты псевдорукой в сторону овального ложа. За ним стояла непонятного вида установка с технологической консолью, на которой несколькими рядами разноцветных радуг светились шкалы.
"Брр, ну и жуть, — мысль была неконкретной, отражавшей мое сродни ей такое же неопределенное настроение. — Назвался груздем… — тут я, слегка передернув плечами, покорно зашагал в направлении ложа.
Я шел, между рядами кресел, за стюардессой по длинному салону ракеты "экспресс", где вместо, обычных сидений были странные коконы. Вот она обернулась, показав мне на ближайшее подобие яйца, мило улыбнулась. Потом, развернувшись, ушла.
"Красавица. Ничего не скажешь. Хотя все они тут одна краше другой. Но у этой улыбка словно приклеенная. Хм! И что теперь с этим… яйцом делать?".
Из неудобного положения меня выручил сам кокон, когда в состоянии легкой растерянности я ткнул в него пальцем. Бесшумно раскрывшись, он в одно мгновение превратился в кресло. Я быстро уселся в него, пока оно не передумало превращаться во что-либо другое. Подушки были бездонно мягкие, а спинка такая высокая, что я едва видел других пассажиров. Это меня вполне устраивало, потому что после только одного часа моего пребывания на Терре, я устал от обилия и безумства ярких красок. Они были повсюду и везде. Ярко светящиеся названия, переливающаяся всеми цветами радуги вода в фонтанах и водопадах, полупрозрачные тротуары с пробегающими под ними цветными потоками машин, но особенно меня поразила одежда террян.
"Местные мужики по яркости своих нарядов переплюнут любого клоуна из земного цирка. Все настолько странно и непривычно, что…".
Не успел я додумать эту мысль, как посадка закончилась. Двери с легким шипением закрылись. По салону прошел ветерок с легким запахом чего-то очень похожего на хвою. Я ожидал предупреждения о старте, каких-то звуковых сигналов, но ничего не произошло, хотя через минуту каким-то третьим чувством почувствовал, что мы летим. Слева от меня сидевший худой загорелый мужчина, вдруг внезапно исчез; его кресло разрослось, образовав вокруг него яйцевидный кокон. Вслед за ним еще несколько человек исчезли в таких коконах.
"Что они там делают? Японский городовой! А это ведь только начало. Что же будет дальше? И какого черта я отказался от сопровождающего?".
— Выпьете что-нибудь? Есть бор, стран, морцо.
Информация о мире, вложенная в меня на станции была слишком общей и названия напитков в нее не входили.
— Когда посадка? — решился я на дежурный вопрос, в глубине души сомневаясь, уместен ли даже этот простой вопрос.
— Через пять минут, — и опять дежурная улыбка на странно неподвижном лице.
"Господи! Да это же робот! Человекообразный робот. Блин! Нет, ну это ж надо, — мое удивление было безмерным, если не сказать больше.
С другой стороны, мое сознание было подготовлено и не к таким техническим чудесам, поэтому оставшихся пяти минут полета мне вполне хватило, чтобы прийти в себя от удивления. Двери открылись с легким шелестом, подав знак, что мы прилетели. Народ неторопливо пошел к выходу. Встал, придав себе деловой вид, пошел к двери, но не успел переступить порог, как оказался в сумерках, а под ногами было что-то вроде переливающегося светового потока. Долю секунды колебался, потом, ступив на него, вдруг почувствовал, как движусь вниз, к земле, а еще через секунду ощутил, что стою на упругом покрытии взлетного поля. Идя в потоке пассажиров к мягко подсвеченному куполу космического вокзала, я ощущал волнение и легкую тревогу человека, который неожиданно очутился в незнакомой для себя обстановке. Чтобы отвлечься, я стал наблюдать за всем происходящим вокруг себя. Тот минимум знаний, вложенный в меня, например, ничего не говорил о гигантских, регулярно вспыхивающих у меня под ногами, знаках, ни о странных автоматах, светящихся и переливающихся, как рождественские елки. Люди время от времени подходили к ним, что-то брали и шли дальше.
"Я даже не знаю, что это такое. Словно питекантроп какой-то!".
Чувство растерянности, охватившее меня, неожиданно вызвало вспышку враждебности к этому странному и великолепному миру. Я понимал, что в ее основе лежит элементарное чувство зависти, но взять и подавить ее я так просто не смог. Для меня она сейчас была, чем-то вроде игл ежа, выставленных в защиту. Правда, войдя под своды вокзала враждебность, не получив поддержки, исчезла. Остался только легкий след, который я отнес к другому элементарному человеческому чувству — жалости, но уже не по отношению к себе, как личности, а как к представителю человечества.
"Что, капитан? Не успел осмотреться, а уже жалеешь, что ты землянин? Может, еще попросишь остаться здесь?".
