— Успокойся, брат. Во-первых, рыцарь был наш, камбрийский. А не из Корнуолла. Во-вторых, он помнил победы и фею Нимуэ. Кажется, он в нее даже влюблен.
— Да, я забыл… Значит, все верно. Как думаешь, стоит ли внести явление одного из рыцарей Артура в летопись?
— В нашу — да. А со своей корнцы пусть поступают, как хотят. И вот тебе, для укрепления памяти!
Теоториг разломил свой сыр надвое. Взвесил в руках половинки и вручил спутнику меньшую.
Вот и половина пути до Кер-Сиди позади. Закончилась римская брусчатка. Солнце низко, зато близко — гостеприимная ферма Алана ап Милля. Видно, судьба ей стать заезжим домом. Больно удобно пристроилась, ровно на полпути меж двух городов.
Ужин на почетном месте. Постель на женской половине. Там, где маленькая Хранительница укладывает на ночь ольховое полено. И напевает тихонько. Ту самую песню, которую чужая память подхватила у наемника-валлийца в веке двадцать первом и принесла на вересковые поля седьмого века. Песню-завещание из пятнадцатого столетия иной Земли. Песню о тех, кто сражался до конца за Родину и волю. Еще раз. Последний раз. Только слова были уже не те, что в мире Клирика. И не те, что два месяца назад летели с башни Кер-Нида в славный день Рождества.
Правда орды разгоняет,
Правда стены разрушает,
В паутину превращает
На врагах броню!
Правда с ясными глазами
В битве встанет рядом с нами —
Правда удержу не знает
В мире и в бою! —
выводит тонкий голосок.
Вот ольховое полено пристроено. Можно и отвлечь маленькую певицу.
— Ты хорошо поешь. Только слова перепутала. Правильно — про ясноглазую свободу.
— Нет, я пою правильно. Свободу, говорят, в Рождество никто не видал. А ты была… Хорошо, что ты вернулась. У нас так много нового! И Лейги тебя очень ждет…
Лейги — это озерная.
— Великая богиня…
А боится не меньше, чем в прошлый раз. С чего бы?
— Я не богиня.
Хлопает глазами. Продолжает, будто и не прервали:
— Мне передали письмо для тебя. Из Аннона.
Даже запечатать догадались. Воском, разумеется, не сургучом. Зато к воску подмешали какой-то краситель, и смотрится тот кровавой кляксой.
Немайн потеребила в руках послание. Можно и прочитать. Но лучше…
— Нионин! Аннонское направление на тебе. Ответь им. От моего имени. После ужина, конечно…
Как будто бедной Луковке после такого ужин в глотку полезет! Пока не прочитает, трясти будет, как в лихорадке. Ясно ведь, от кого письмо! Вот мы и встали, карга старая, лицом к лицу. Вот и посмотрим глаза в глаза, пусть и через кусок телячьей кожи. Вот и схватимся! Только Луковка тебя знает как облупленную. И себя немножко. А ты Луковку не знаешь. И не знала никогда. А Неметона говорит: «Знаешь себя и противника — никогда не проиграешь. Знаешь только себя — успеха с неудачей будет поровну. Не знаешь ни себя, ни врага — забудь и про ничью».
Когда же пришло время зачесть послание, стала Нион Вахан смеяться зло. И тихо — в доме дети спят, не только сын богини. Аннонцы мириться хотят? После всего? И стиль знакомый. «Что наше, то наше, а вот про ваше и поговорим». Или — вы к нам не лезьте, а мы поверху будем шнырять, как прежде. Нетушки. Больно беспокойно ей, Луковке, с таким договором будет. Чем такой худой мир, уж лучше война. Впрочем, если им действительно нужен мир…
Нион улыбнулась. Она никогда не слышала, что дипломатия — искусство возможного. Не стала раздумывать, на что Аннон может согласиться, а на что — нет. Ее рукой водила только холодная логика из нулей и единиц, порождая холодный, вполне достойный богини паники и военных хитростей ультиматум.
Вновь впереди дорога. Немайн оглядела армию, с которой ей отступать на последнюю позицию. На самый берег моря. Унылая Эйра. Луковка с красными глазами. Явно всю ночь писала ответ. Норманны зевают. Только тот боец, что в пеленках, — настоящий воин. Спит себе.
— Выше нос, Эйра, — сказала Немайн. — Мы оставили «Голову грифона». В Кер-Глоуи вернулись, и «Голова» никуда не денется. Куда лезешь, Нионин? Марш в повозку, отсыпаться. Я что, с колесницей не управлюсь?
Влезла на место возницы, пристроила сына сбоку поудобней. И погнала колесницу вперед, ровно и уверенно.
Для всякого, кто смотрел со стороны, это выглядело красиво. Латные воины по бокам от большой, внушительной колесницы. У которой и яркие щиты по бортам, и громкие, кованные железом шины. Над которой весело и яростно вьется алый вымпел. В которой фигуры богини и двух героинь.
Всякий встречный и попутный оглядывался на маленькую, но грозную Охоту Неметоны, летящую в волшебный Кер-Сиди. Целеустремленно, неостановимо. Как будто и в самом деле непобедима.
От основания Города (лат.). Имеется в виду Рим. — Примеч. авт.
