— Ну, да, наверное, — я неуверенно улыбнулся. — Может быть, это и неплохо. Я просто еще не свыкся с этой мыслью… Эх. Ну что, хотите, я познакомлю вас со своими ребятами?
— Обязательно, — усмехнулся Роберт. — А мы тут подготовили тебе небольшой сюрприз.
То был прекрасный день. В честь моего выпуска Роберт с Дженни подготовили настоящее празднование. Пришли многие из наших общих знакомых по «Юнайтед». Джен привела с собой уже знакомых мне однокурсников. Даже Энди Коул вместе со своей девушкой приехал из Канберры. Я пригласил присоединиться к нам практически всех своих друзей-выпускников. У большинства из них не было родственников, которые бы могли организовать нечто подобное, и большинство согласились.
Многие из наших в этот день впервые попробовали шампанское, и оно, в основном, пришлось всем по вкусу. Даже Ши, которому Роберт первым делом налил пятьдесят грамм коньяку, начал слегка улыбаться. На открытом втором этаже специально нанятого автобуса, который колесил по городу, мы под музыку плясали, разодетые в парадные одеяния и счастливые, и весело махали руками проезжающим мимо автомобилям, а те сигналили нам вслед. Девушки посылали воздушные поцелуи. Все смеялись и пели песни. Обнявшись с пьяным и счастливым Шоном и Энди, я самозабвенно горланил, пока не охрип, а затем как-то по волшебству оказался вместе с Джен, поодаль от всех.
Ее распущенные волосы развивались по ветру. Тем вечером моя Дженни была даже красивее, чем обычно, и на ее щеках, будто солнце на закате, играл замечательный румянец от шампанского. Обнявшись, мы слились в страстном и сладком поцелуе, излив в нем все наше счастье от долгожданного воссоединения и надвигающейся свободной жизни вместе. Мы шептали на ушко друг другу признания в любви, от которых во мне просыпались позабытые ранее чувства и желания. Но при этом мы еще и смеялись, и успевали чокаться с товарищами хрустальными бокалами. Шон тоже целовался с девушкой из одного из женских отрядов, не помню как ее зовут, и они тоже были счастливы, как и мы, и мы махали друг другу рукой, пребывая в состоянии легкой и блаженной эйфории.
— Мы ведь будем теперь вместе, Дима? — спрашивала шепотом моя первая любовь, щекоча меня своими шелковистыми каштановым волосам. — Будем жить вместе, да?
— Я хотел бы этого, Дженни, — шептал я в ответ. — Очень хотел бы.
— Я уверена, что Роберт все устроит. Он сам говорил мне, что устроит. Ничего, что мы в разных вузах. Будем жить вместе в студенческом городке, как когда-то мечтали.
— Да, — шептал я в ответ, хотя не мог пока представить себе всего этого в тот момент.
— А этим летом ты поедешь со мной в Перт, я познакомлю тебя со своими родителями. Пожалуйста, не спорь. Они вовсе не так плохи, как ты думаешь. А когда они узнают, что ты — будущий полицейский, то и вовсе изменят свое отношение, я их знаю. Папа всегда очень уважал служителей закона. Ты ведь поедешь со мной? На недельку, а? Роберт согласен.
— Ну, если ты этого хочешь, — неопределенно пожал плечами я, хотя знакомство с четой Мэтьюзов было сейчас одной из последних вещей, о которых я думал.
Мы с ней не виделись так долго, что Дженни вновь казалась мне не совсем знакомым человеком. Я с некоторым удивлением рассматривал ее, гадая, действительно ли это моя девушка. Вот она, оказывается, какая — утонченные, аристократичные черты лица, замечательное истинно-британское произношение, достойное ведущей теленовостей, холеная бледная кожа с милыми веснушками, и спокойно-прохладное английское обаяние, которое иногда может взорваться ярким пламенем страсти. Староста своей группы в университете, форменная отличница, девушка с сильной общественной позицией и весьма сильным характером, расчетливая, собранная, но с хорошо сдерживаемым огоньком внутри, которая намерена стать и непременно станет хирургом — именно о такой девушке все, наверное, и мечтали.
Я был счастлив. Или, во всяком случае, должен был быть.
Глава 7 (завершающий фрагмент)
— С тобой все в порядке, милый? — прошептала мне Джен этой ночью, когда мы с ней лежали вместе под одеялом в спальне в квартире Ленца, который любезно согласился приютить нас на несколько дней перед нашим отъездом в Перт к родителям Джен.
Мы прекрасно провели вечер, расставшись с друзьями за полночь, и этот день должен был оставить после себя лишь приятные воспоминания, но надо мной словно нависла какая-то тень, и нет ничего удивительного, что мое состояние не укрылось от девушки.
— Да. Наверное.
Мне сложно было объяснить ей, что я чувствую. Я был рад, что Дженни прожила счастливую жизнь в спокойствии и достатке. Однако такая жизнь отложила на ней свой отпечаток, создала между нами пропасть, которая не позволяла ей полностью понять, что творится у меня в голове и в душе.
Дженет Мэтьюз была хорошей девушкой, неравнодушной к чужим проблемам. За свои школьные и студенческие годы она участвовала в добром десятке волонтерских движений — начиная от помощи бездомным животным и заканчивая ухаживанием за одинокими пенсионерами в домах престарелым по выходным. Но это было тем, что в больших корпорациях принято называть «социальной ответственностью». Добрыми делами, которые ты делаешь для успокоения своей совести, из чувства долга. Я не пытаюсь приуменьшить значение этих дел или тем более не считаю себя бòльшим альтруистом, чем она (скорее наоборот). Просто знать о проблеме и понимать ее важность — это не то же самое, что почувствовать ее на своей шкуре.
«Есть вещи, которые просто очень сложно отпустить, Джен», — подумал, но не произнес я. — «А еще есть те, что отпустить невозможно». Ночи напролет в одиночестве в четырех стенах с искусственным освещением, когда тебе насильно вкачивают в голову чужие мысли, относятся к первой категории. Лицо матери, освещенное пламенем, и алое зарево, в котором исчезает место, где ты родился — ко второй. Я не употреблял спиртного, но если бы даже я это делал, ни бокал шампанского, ни целая бутылка водки не способны были бы притупить эти воспоминания.
— О чем ты думаешь, Дима? — девушка ласково погладила меня по груди.
— Ни о чем.
Я часто думал при ней, но не говорил, не желая делиться своими сокровенными переживаниями. Не знаю даже, почему. Может быть, мне казалось важным соответствовать в ее глазах образу крутого парня, которому все нипочем. А может, причина была другой. Иногда я чувствовал себя виноватым перед ней. Винил себя в том, что не даю ей шанса. Не верю, в глубине души, в ее способность понять и проявить искреннее сочувствие. Но я не мог перебороть себя и открыть перед ней свое сердце. По крайней мере, пока еще.
— У тебя кто-то есть, да? — она подозрительно сощурилась. — Та девушка, с которой ты говорил?
— Да брось. Ты о Рине Кейдж?! — я усмехнулся так широко, будто это предположение и впрямь было совершенно смешным, почувствовав при этом легкий укол совести. — Ну ты даешь!
— Прости, — Дженни стеснительно улыбнулась, давая понять, что и сама сознает, что сморозила какую-то глупость. — Глупости, конечно. Просто я чувствую, что ты не здесь, не со мной.
— Дело вовсе не в тебе, Джен. Просто…
Я просто потерялся, Джен. Не могу понять, где я нахожусь. Пятнадцать лет жизни, исполненной смысла, в которой я имел и понимал свое место, исчезли, от них не осталось даже осколков. А то, что было после, это и жизнью назвать тяжело. Я здесь чужой. И всегда буду чужим.
— «Просто» что?
— Даже не знаю. Наверное, я просто немного устал, — как всегда, улыбнулся я, прижав девушку к своей груди и протянув руку к ночнику.
Папа скинул не меньше десяти килограммов и постарел лет на десять. Я даже не сразу узнал его: кожа да кости, роба висит на нем мешком, грязные и спутанные седые волосы и борода. Глаза, полные боли и отчаяния. Он сидел, повесив голову на грудь, привязанный к стулу, стоящему на маленьком клочке освещенного пространства посреди темной комнаты. Папины запястья были стянуты веревкой так сильно, что на них остались кровавые раны. На лице были многочисленные ссадины, синяки и кровоподтеки.
