— Что ещё? — прервал Иван.
— На Василеостровскую провели свет. Постоянный. Без лимита и прочего. Такая фишка. Говорят, это всё благодаря новому коменданту. Не знаю точно.
— А кто он? — спросил Иван. — Новый комендант?
— Твой старый друг Сазонов. Молодец парень, верно?
Иван внимательно посмотрел на Зониса.
— Что-то не слышу искренности в твоем голосе.
— А он мне никогда не нравился, — сказал Зонис. — Не знаю почему. И до сих пор не нравится.
Иван кивком показал на стену.
— А ему?
— А ему уже всё равно, — сказал Зонис и пошёл прочь. Шелест ткани. Когда диггер ушёл, Иван поднял взгляд.
На стене была маленькая белая табличка с надписью «Александр Шакилов». Вечная память, друг.
Иван вышел прогуляться по станции.
— Мультики посмотреть хочешь? — тихо предложил мужичок.
— Что? — Иван сначала не понял.
— Мультики. Есть новая штука — только для особых клиентов. «Фиолетовая пыль», дорогая, но того стоит. Её с Васьки везут. Лучшего прихода ты в жизни не видел, гарантирую.
С Васьки. Иван помертвел, кулаки сжались сами собой. Фиолетовая пыль. Вот оно, значит, как обернулось?
— Откуда, говоришь? — глухо спросил он и шагнул вперёд. Увидел в глазах мужичка страх, размахнулся….
Иван! Да остановись ты!
От торговца дурью его оттаскивали втроем. Потом били. Иван почувствовал, как треснули ребра с правой стороны. Когда его привели в комнату, бросили на койку, он лёг и отвернулся к стене.
Я умер, подумал Иван.
Скинхед взял в руки коробку, повертел, разглядывая надпись на экране.
— Том Вэйтс, — прочитал Убер вслух. — Я и забыл, что такой существует.
— Блюз, — сказал Косолапый. Это был его аудиоплеер.
— Ага, блюз.
Убер с Косолапым переглянулись. С пониманием. Я знал, что они друг другу понравятся, подумал Иван отстранение Жаль, что они так никогда и не встретились… Косолапый взял белую коробочку и нажал кнопку. Заиграла музыка, потом знакомый ужасный голос негромко запел о вечере субботы и тёплом свете придорожной кафешки. И об официантке в белом передничке, ради которой только и стоило остаться в этом чёртовом городишке. Прощай и пора на автобус.
— Жить в Питере и не слушать блюз — это всё равно, что жить в Туле и не есть пряники. Или, скажем… — Косолапый задумался на мгновение. — Жит в Туле и не иметь самовара…
— Угу. Или жить в Иваново и не быть девственницей. Твои сравнения., прямо скажем…
— Вот ещё: жить в Туле и не иметь автомата Калашникова.
— Пряники — попса! — сказал Убер.
— АКэ — говнорок! — Косолапый подумал и щёлкнул пальцами. — Путин президент!
— Банально, — поморщился Убер. — И вообще, он в Питере уже выступал.
— Не пойдём?
— Не пойдём.
— Слушайте, друзья-товарищи, вы задолбали, — сказал Иван. — Дайте поспать.
Побил кулаками подушку и уткнулся в неё лицом. Внезапно его накрыл холодный озноб. Вдруг я сейчас проснусь, а их нет? — подумал Иван, но упрямо продолжал лежать лицом в шершавую душную ткань, пахнущую застарелым потом.
— Что это с ним? — спросил голос Убера.
— А он всегда такой был, — Косолапый громко зевнул. — Не обращай внимания. А вот эту слышал?
— Отличная песня, — сказал голос Убера.
— Вот. Ты следующую послушай… ага, вот.
Меломаны, твою мать, подумал Иван, против воли улыбаясь. Подушка почему-то стала мокрой. Пахла сыростью и уютом.
* * *
— Можешь достать мне оружие? — спросил Иван. Зонис усмехнулся.
— Не вопрос. Какое надо?
На служебной платформе стояла всё та же сырая темень, раздвигаемая жёлтым огоньком карбидки. Так же реял белый флажок на ржавом флагштоке. Но кое-что всё-таки изменилось.
Иван изменился.
Дядя Евпат услышал его шаги, поднял голову от книжки. Блеснули очки.
— Вернулся? — спросил он буднично, словно Иван выходил на пару минут прогуляться.
Морщинистое его лицо выглядело совсем старым, осунувшимся.
— Ага. Привет, дядя. Как дела?
Иван сел.
— Я слышал про твою Таню. Думаешь, тебя предали? — спросил Евпат.
— Никто никого не предавал, — сказал Иван. — Просто я поздно вернулся.
Никто никого не предавал, думает Таня. Так случилось. Мужчины ушли.
Морсвин посвистывает, когда хочет есть. Или просто требует внимания.
Мужчины такие примитивные создания. Зато у них есть руки, — и это мужские руки. Удивительно. Тане хочется сесть и насладиться этим парадоксом, что у мужчин, оказывается, мужские руки: она даже их видит, крепкие, покрытые тёмным волосом, не гладкие, а словно отлитые из серого шершавого металла, с выступившими на запястье жилами, — у Ивана были такие.
Никогда не поймешь, насколько он сильный, пока он тебя не обнимет.
Очень сильный. Что-то в обмене веществ. Женщина ненамного меньше мужчины размером, а о такой силе ей остается только мечтать… Особенно когда сила так нужна.
Таню передёргивает. Только что ушёл Сазонов — Сазон, как его называл Иван. Каждый охотник желает знать, где сидит…
Два друга были у Ивана — лучших друга. Один теперь калека, другой вор. Пашка всегда был в неё влюблен, это Таня безошибочно чувствовала, но никогда не обдумывала. Мысль об этом обитала где-то на чердаке, в чуланчике для общинных вещей, на служебной платформе — куда никто никогда не заглядывает. Пашка был влюблен, но и только. Он был другом Ивана, — пока тот был жив. Пока Иван оставался её Иваном.
А не этим полулегендарным героем-убийцей-психопатом. Она поворачивает голову и смотрит туда, где начинается железная решетка.
Скоро раздастся стук — резкий, металлический, — и скрипнет несмазанным металлом дверь. Это идёт Пашка. Вжи-и, вжи, вжи-и-и. Крутятся колеса.
Когда он вернулся, после Восстания, она его не узнала. Пашка изменился. Стал желчный, злой, замкнулся, говорил теперь резко и порой грубо, — словно хотел обидеть. Словно это она была виновата в том, что Ивана больше нет, а Пашка есть, — но теперь он не может ходить. Его ранили в тот день, теперь Пашка передвигается на коляске. И казнит себя (и её!) за то, что его не было рядом с Иваном.
Как бы Тане хотелось, чтобы он снова стал ей другом.
Поговорить просто. Посидеть. Но он снова будет грубить или молчать Таня вздыхает. И они снова поругаются.
«Какого чёрта этот… — Пашка никогда не называет Сазонова по имени, — этот сюда ходит?» Таня пожимает плечами, — разве я могу ему запретить? Особенно теперь, когда до свадьбы осталось всего ничего.
На самом деле она не знает, как избавиться от Сазонова — даже на время. Потому что он её пугает.
