День выдался безоблачный и жаркий, и в купе стало душно. Окно не открывалось, а кондиционер, судя по всему, с внешним миром никак не сообщался. Единственным результатом верчения ручки, торчащей из потолка, стал запах мазутной копоти. Юс пробовал читать — супруги-милиционеры оставили газету с нелепым названием «Комсомольская правда», но как-то не читалось. Пробовал подступиться к кроссворду — не смог угадать ни единого слова.
Около полудня в открытую дверь заглянули, и Юс услышал: «Хотите, я ваш портрет нарисую? Я недорого беру. Шестьдесят рублей».
— Заходите, — сказал Юс. — А там посмотрим.
— Спасибо, — сказала девушка и вошла, волоча за собой потертый здоровенный, раздутый портфелище.
— Меня Олей зовут.
— А я — Юс.
— Очень приятно. Так вы хотите портрет?
Девушка была симпатичная, несмотря на мешковатую одежду и кроссовки на толстенных подошвах. Немножко похожая на Таюту. Маленькая, сильная, с уверенными ловкими руками. Правда, лицо ее немного портил шрам, шедший от правого глаза вниз через всю щеку.
— Да. Хочу.
— Вам на какой бумаге? Есть вот такая, потеплее, — она вытащила лист серовато-коричневой, плотной бумаги, — а есть белая.
— Пусть будет потеплее.
Девушка устроилась напротив Юса, закрепила лист на планшете.
— Это ничего, если я буду говорить, пока рисую? Я привыкла говорить, пока рисую. Когда человек говорит, у него лицо живее, рисовать легче. Вы повернитесь чуть-чуть. Ага. У вас интересное лицо.
— С переменной географией.
— Да что вы! Это мужчину не портит. Лицо сильнее делается. Только вот глаза… какой-то вы серьезный очень. Скорее даже жесткий. Напряженный. Но это легче. Труднее всего смех нарисовать. Серьезные лица у меня неплохо выходят, а вот смех — трудно. Но когда людей рисуешь, все стараются серьезно выглядеть. Вы обращали внимание на уличных художников? У них на портретах почти никто не смеется. Все значительные, устремленные лица. Но вот глаза у вас…
— И какие у меня глаза? Ну, не стесняйтесь. Сперва заинтриговали, а теперь отмолчаться хотите?
— Всегда я так, сперва скажу, потом подумаю. Вы обидитесь.
— Попробую не обидеться.
— Обещаете?
— Но я же не знаю, что именно вы мне скажете. Но попытаться обещаю. Честно.
— Если честно… отвязные они у вас. Будто наширялись вы полчаса тому. Такие вот.
— Ничего себе, — сказал Юс. — Значит, по-вашему, я похож на наркомана?
— Я же говорила — обидитесь. Извините.
— Да нет, я не обиделся. Нисколько. А вы, значит, видели, какие глаза бывают у наширявшихся? Впрочем, праздное любопытство. Интересно, прибыльно — по поездам рисовать?
— Не очень, — ответила девушка, смахнув со лба непослушный локон. — Но на билет хватает. Я во Владимир на неделю съездила, церкви рисовала. А сейчас домой, в Новосиб. Туда ехала, рисовала, и назад. Так и езжу.
— Церкви, говорите, рисовали?
— Да. Я люблю старые церкви рисовать. Они неземные совсем. Легкие. Честные. Почти всякое здание лжет, оно не такое, не так, земля без него была бы лучше. Почти всякое, — а церкви почти никогда. Их хорошо рисовать.
— Так вы церкви просто для себя рисуете?
— И да, и нет. Я на отделении графики учусь, в Новосибе, в художественном. Уже на третьем курсе. Я для курсового проекта делаю.
— По вам не скажешь, что всего два года отучились. У вас уверенная рука. Почти ничего лишнего.
— Да? В самом деле? Скажите, а вы, может, художник?
— Был когда-то, — сказал Юс. — И снова хочу стать.
— А вы как, просто любите рисовать или в детстве рисовали?
— Я Академию кончал. Минскую. Графика и дизайн.
Девушка бросила карандаш.
— Так какого черта вы надо мной смеетесь? Я как дура сижу, малюю, а вы…
— Я… не пишу больше. Вы рисуйте, пожалуйста. Я как-никак ваш клиент. Покупатель. Мое желание — закон.
— А почему вы не рисуете?
— Не пишу я, потому что раньше мог писать, а теперь — нет.
— Серьезно? А что такое? С вами авария случилась?
— Авария. В своем роде.
— Какие у вас ногти страшные. Черные.
— Пальцы — мелочь. Пройдет. Ногти слезут, и все. А не про мелочь я вам не скажу, — серьезно ответил Юс.
— Вы только не обижайтесь, но я вам не верю. Знаете, многие любят ездить в поездах исключительно для того, чтобы поиграть перед совершенно незнакомыми людьми, которых потом никогда больше не увидят. Вы меня разыгрываете.
— Хорошо. Дайте мне бумагу и карандаш. Вы будете рисовать мой портрет, а я ваш. Можно?
— С вашими-то пальцами?
— Ничего. Они болят немного и распухли, но вполне слушаются. Вы же меня простите, если не так выйдет, правда?
— Прощу, — девушка посмотрела на Юса насмешливо и выудила из недр портфеля лист. — Карандаш вам какой?
— Помягче и потолще. И не очень заточенный.
Любопытно, выйдет или нет? С пальцами универсально-убойного назначения? Юс усмехнулся. Милая девушка. Но разболтался так с ней все-таки зря. Она вот так же в соседнем вагоне, рисуя чью-нибудь опухшую со сна физию, и выложит, какой ей клиент попался и как они портреты друг дружки рисовали. Но она славная. И шрам ее ничуть не портит.
А карандаш держать больно. Осторожнее нужно. Первый штрих. Второй. Третий. Еще пару. Нет. Юс вздохнул и перевернул лист.
— Не получается? — осведомилась девушка.
— Это потому что вы вдруг замолчали, — сказал Юс. — Вы говорите. Расскажите о себе. Я ведь рисую вас. А лицо живее, когда говорят. Чем вы занимаетесь, когда церкви не рисуете? Вы ж не только церкви, наверное, рисуете?
— Я еще горы рисую.
— Горы? Это очень интересно. А какие горы вы рисуете?
— Я Алтай много рисовала. Очень красивые горы. Я почти каждое лето на Алтай езжу. И когда есть деньги, и когда нет. Дотуда просто добраться — на автобусах, на попутках. До Горно-Алтайска, а потом по Чуйскому подбросят. Зеленые старые горы. В них много жизни. Но они не сильные по-настоящему.
— А какие горы сильные?
— Памир — сильные горы. Самые сильные, какие я только видела. Большие, жесткие и сильные. Я бы даже сказала — злые, но это неправда, они не злые, они безразличные к человеку, но от них становишься сильнее.
— Вы, наверное, альпинистка?
— Да нет, что вы. Я так. Я ездила по альплагерям, когда деньги были. Живешь там, бродишь по окрестностям, рисуешь. Иногда, правда, и сходишь куда-нибудь, если ребята возьмут. Из меня плохой альпинист. Я маленькая, слабая и руки берегу. А там ребята на двух пальцах подтягиваются — в кошках и с рюкзаком на спине. Если ладонь в щель сунут, так на них всю группу страховать можно. А я даже рюкзак нормальный нести не могу.
— Высоко вас ребята брали?
— На шесть тысяч.
— И как там?
— Красиво. Но мне плохо было. Меня туда парень знакомый затащил, мы с ним в одной школе учились. Говорит, лезь за мной, если что, я тебя дотащу, а красота там такая, нарисуешь — все ахнут. Он пообещал, да не думал, наверное, что меня и в самом деле тащить придется. Еще полдороги, а я как пьяная. Голова трещит, все плывет, горы вокруг пляшут. Меня он как верблюда за веревочку втащил. Потом неделю не хотел разговаривать. Я ому — я ж тебе говорила, а он — я думал, ты прибедняешься. Чуть не поссорились.
