Для восстановления рухнувшей экономики требовалось все больше и больше дармовых рабочих рук. Появилась нужда и в высококвалифицированных специалистах, которым тоже можно было бы не платить за труд.
Вспомнили о неплательщиках. Невозвращенные потребительские и автокредиты вышли несчастным должникам боком. Были подняты и тщательнейшим образом изучены ипотечные списки. Обанкротившиеся заемщики тысячами попадали в трес-рабство. Однако и этого оказалось недостаточно.
Из глубин бюрократической памяти всплыло подзабытое словечко «тунеядец». Появились законы, позволяющие вылавливать безработных. Общественные работы становились принудительными и неоплачиваемыми, тоже являясь по большому счету первым шагом к рабству.
В крупных городах стремительно развивалась и систематизировалась торговля живым товаром. Появились первые трес-спекулянты. Вводились налоги на покупку и продажу людей. Новый рынок бурлил и рос как на дрожжах, пробуждая все, с чем соприкасался. Снова пошли поступления в бюджет. Жизнь налаживалась…
Вскоре тресы были объявлены главным стратегическим ресурсом страны. Оно и понятно. На нефть и газ рассчитывать в обновленном мире уже не приходилось. А узаконенное рабство, как бы оно ни называлось и в какие бы одежды ни рядилось, поглощает людские ресурсы в огромных количествах.
Народ, правда, довольно быстро смекнул, что к чему. Толпы непристроенных граждан ломанулись из мегаполисов. Беглецов стали отлавливать уже в открытую, пачками. Появились специализированные хэдхантерские компании, поставлявшие живой товар на формирующийся трес-рынок. Профессия охотника за головами становилась уважаемой, престижной и прибыльной.
Неорганизованные попытки сопротивления подавлялись в зародыше. Участники стихийных акций априори объявлялись наипервейшими кандидатами в тресы. А тресы все росли и росли в цене.
Охота за людьми становилась массовой. Общество раскололось на две части: граждан, сумевших влиться в систему, и неграждан — объявленных вне закона диких, каковых было большинство и каких новое пирамидальное устройство государства могло принять только в основание пирамиды.
Такая политика выхода из кризиса оправдала себя на все сто. Государству больше не нужно было кормить лишние рты — эту заботу брали на себя приобретатели и пользователи тресов. Не нужно было подавлять волнения рабов: тот же тресовладелец следил за своей двуногой собственностью лучше, чем это могли сделать все силовые структуры, вместе взятые. А проблему уличных беспорядков, устраиваемых свободными гражданами, охотно решали хэдхантерские отряды. Участников акций протеста можно было сразу, тепленькими, продать в тресы и неплохо на этом заработать. Так что протесты вскоре прекратились.
О затратах на пенсионное обеспечение, медицину и прочую социалку тоже можно было забыть. Эти вопросы также находились в ведении тресовладельцев. Разумеется, тратиться на содержание престарелых рабов и калек никому не хотелось. От них предпочитали избавляться. Способы были…
Но самое главное — тресы, подобно античным атлантам, поднимали на своих плечах рухнувшую экономику. В стране появился хлеб и появились зрелища. Оживилась биржа. Проснулись рынки. Заново расцвел гламур. Безумство потребления вновь нарастало, как снежный ком, только в еще больших масштабах, чем прежде.
Головокружительный рывок из упадка к роскоши многим посносил башни напрочь. Когда трес-проституция стала легальной, резко вырос спрос на секс-рабынь. В больших городах появлялись колизеи, оборудованные для гладиаторских боев. Эрос и Танатос рулили по полной. Угар нарастал.
Единственный недостаток нового порядка заключался в том, что для дальнейшего процветания требовалась постоянная подпитка трудовыми ресурсами. Махровое рабство вытягивало Эту Страну из пропасти, покуда были рабы. Но добывать рабов становилось все труднее.
Колонна встала неожиданно, без видимых на то причин. БТР, на котором сидел Борис, тоже резко затормозил. Упругие широкие колеса перестали крутиться. Что-то скрежетнуло. Массивная бронированная машина качнулась на рессорах.
Сидевшие снаружи новобранцы едва не посыпались с брони через надстроенный борт. Щерба выронил автомат. Бориса спасла хорошая реакция: одной рукой он успел вцепиться в стальную скобу-поручень, а другой — в соскользнувший с плеча автоматный ремень.
Коротко прозвучал сдавленный мат, потом — облегченный выдох. Усидели, не расшиблись — и то хорошо!
Из открытого верхнего люка вынырнула голова Уха.
— Всем на броню! — услышал Борис голос сержанта. — Машины не покидать.
Ухо ловко выбросил тело из открытого люка. Снизу кто-то подал сержанту автомат. Распахнулся второй люк. Вслед за сержантом из машины полезли хэды. Боковые люки не откидывались. На землю никто не спускался. Охотники располагались на броне. Люди настороженно поглядывали вокруг и поводили стволами.
Крышу и борта второго БТР тоже облепили пятнистые фигуры. Определенно что-то намечалось.
Взгляд Уха выцепил валявшийся в траве автомат.
— Кто оружие уронил? — нахмурился сержант.
— Ну я, — отозвался Щерба. — А какого хрена было так тормозить?!
— Поднял автомат! — процедил Ухо, — Штраф — один трес-балл.
— Ты че, сержант, — возмутился было Щерба, — совсем охре…
— Два трес-балла! — тут же оборвал его Ухо. — И поговори мне тут еще, салага! Сломаешь ствол — вообще не рассчитаешься, понял?
Щерба был из понятливых. Быстро все уяснив и утратив всякое желание пререкаться, он спрыгнул с брони, поднял автомат, снова вскарабкался на машину.
Чуть прикрыв глаза, сержант к чему-то внимательно прислушивался. Из-под шлемофона, неплотно примыкавшего к тому, что осталось от сержантского уха, доносился едва уловимый бубнеж. Видимо, работала закрытая командирская связь. По крайней мере, в своем шлемофоне Борис пока ничего не слышал.
Бубнеж прекратился. Ухо кивнул, словно показывая невидимому собеседнику, что все понял.
— Значит так, слухайте сюды, орлы, второй раз повторять не буду, — быстро и деловито заговорил сержант, — Разведка обнаружила диких.
— Дикие? — встрепенулся Гвоздь, — Здесь?
Это в самом деле было странно. Они не так далеко отъехали от приграничного хутора. Еще буферную зону не миновали. До диких земель было пока далековато, но…
— Прямо по курсу, — ответил сержант, — На нас прут.
— Сколько их, Ухо?! — Глаза у Гвоздя загорелись. Удивление сменилось охотничьим азартом. — И чего они делают в буферке? Хутора брать идут, что ли?
— Вряд ли, — сухо ответил Ухо. — Их слишком мало. Три-четыре семьи. Группа до пятнадцати голов.
