— То ли еще будет… — усмехнулся Гогнар, сын Алоя, по своему обыкновению, словно ниоткуда возникший около Касыма. — К вечеру на расстоянии половины дневного перехода от нас не останется ни одного цветка! А у твоей юрты соберется толпа из отцов красивейших девушек ерзидов…
Представив себе полногрудую и широкобедрую Дайризу, скидывающую с себя Покров Первой Ночи, Алван самодовольно усмехнулся. А потом вдруг почувствовал, что широкие бедра и тяжелый зад дочери вождя Цхатаев волнуют его не больше, чем сложенные рядом с юртой куски кизяка!
Удивленно прислушавшись к своим ощущениям, вождь попробовал представить себе лица других известных красавиц и понял, что испытывает к ним те же самые чувства: равнодушие напополам с легким презрением.
«Устал?» — ошалело подумал он. Потом вспомнил манящие изгибы тела лайш-ири, и понял, что вот-вот воспламенится, как сухой хворост!
— Я не хо-… - начал, было он. Но, увидев предупредительный жест своего эрдэгэ, прикусил губу.
Белолицый лайши удовлетворенно кивнул, а потом показал в сторону Высокой юрты:
— У меня есть хорошие новости, берз! Они стоят того, чтобы о них поговорить. Желательно, наедине…
…Сын Алоя был умен, как орс-алуг, хитроумен, как Субэдэ-бали, умел находить путь без звезд и не терялся даже под крылом песчаной бури. Мало того, казалось, что он способен превратить в оружие даже след от утреннего ветерка. Ибо видел сокрытое, и без труда читал человеческие души.
«Не отвергай Первых даров, берз!» — говорил он. Точно зная, что в душе Алвана — лишь пепел от прогоревшего костра. — «Ибо этим самым ты оттолкнешь от себя тех, кто готов стать продолжением твоей Воли. Ты — Вождь Вождей, значит, должен думать не сердцем, а блистающим клинком своего Духа, стремящегося на Север. Все эти женщины — лишь песчинки, подхваченные могучим потоком твоей жизни. Чем больше таких песчинок оставят Покров Первой Ночи на твоей кошме, тем преданнее станут сражаться за тебя их отцы…»
…То, что вожди ерзидов живут не первую весну и способны рубить стрелы на полном скаку, белолицего лайши нисколько не волновало: — «Их желание влиять на тебя через своих дочерей так и останется желанием… Ибо ты — охотник. А они — твоя добыча… Слушай меня, и запоминай…»
…Советы эрдэгэ были просты, и понятны. А Путь, который он показывал Алвану — извилист, но единственно верен. И часа через полтора беседы берз принял его всей душой.
— Я рад, что на Зеленой кошме сидишь именно ты, Гогнар! — выслушав все, что хотел сказать белолицый, искренне сказал Вождь Вождей. — И что тропа твоей мудрости ложится под копыта моего коня. С сегодняшнего дня твои слова — мои слова, сын Алоя… Ойра!
Воин встал с кошмы и прижал обе руки к левой стороне груди. Потом поклонился по-северному и попятился к выходу…
…На завтрак, вернее, на обед белолицый лайши оставаться не стал, сказав, что ему нужно дать последние наставления готовящемуся в поход Касыму. Поэтому чашу с кумысом и прутья с сочащимся кровью жареным мясом Алван решил разделить с Дайаной.
И ничуть об этом не пожалел — поняв, какую честь он ей оказал, лайш-ири засияла, как маленькое солнышко. И… запела.
Голос у адгеш-юли оказался звонким, как колокольчик и чистым, как слеза. И пела она не разумом, а сердцем. Поэтому каждое слово, которое срывалось с ее губ, цепляло за душу. И радовало больше, чем победа в смертельном поединке. Если бы не необходимость наведаться к орс-алугу, Алван бы остался в Высокой юрте до позднего вечера. А так, доев последний кусок мяса и допив остававшийся в кувшине кумыс, он встал из-за айнура, и, поцеловав Дайану в мягкие и податливые губы, с большим трудом заставил себя выйти наружу…
Касыма снаружи не оказалось. Как и Гогнара, сына Алоя. Поэтому коня Алвану подвел десятник Даргин. И, подставив вождю сплетенные пальцами ладони, помог ему забраться в седло.
— К Высокой юрте орс-алуга… — приказал берз. И, дождавшись, пока десяток телохранителей пристроится к его Ястребу, поднял коня на дыбы…
…За прошедшие сутки окрестности Сердца Степи превратились в одно огромное стойбище. Острые вершины юрт собирающихся в Великий Поход ерзидов начинались в нескольких сотнях шагов от берега озера и заканчивались у самого горизонта. А дым от бессчетных костров застилал небо, как грозовые облака. Если бы не запрет разбивать военный лагерь ближе трех перестрелов от Эрдэше, то в окрестностях Высокой юрты орс-алуга было бы не продохнуть от запаха конского навоза, жарящегося мяса и крови животных, приносимых в жертву Субэдэ-бали…
…Последние пять десятков шагов до обиталища орс-алуга Алвану пришлось идти пешком. Чтобы показать смирение перед Голосом Отца Ерзидов. Вождь спешился без разговоров: расстояние было небольшим, да и демонстрировать неуважение к своему единственному союзнику, да еще и перед началом Великого похода на север было бы редкой глупостью.
Воины, сопровождавшие его до Высокой юрты, остались рядом с телохранителями орс-алуга. Которым, как и всем остальным смертным, запрещалось приближаться к Высокой юрте ближе, чем на двадцать шагов.
Кстати, эта традиция Алвану очень нравилась — можно было не бояться, что сказанное орс-алугу слово достигнет ушей тех, кто сможет использовать его в своих целях…
…Отодвинув в сторону полотнище, вышитое руками самых искусных рукодельниц рода Шавсат, берз шагнул в полутьму Высокой юрты, и, замерев в шаге от сидящего в центре юрты старика, приложил обе руки к сердцу:
— Долгих лет жизни тебе, о орс-алуг!
— Остроты твоему взгляду, силы твоей деснице и мудрости твоему разуму, берз… — отозвался Шакраз, сын Арама. И жестом предложил Алвану садиться. Как и предсказывал белолицый лайши, на алую кошму!
— Легка ли была твоя дорога, о Вождь Вождей? — дождавшись, пока берз усядется на скрещенные ноги и пристроит рядом с бедром свою саблю, учтиво спросил шаман. И, не дав Алвану вымолвить и слова, добавил: — Ты пришел просить моего совета, о Вождь Вождей?
«Удивляй врага — и обязательно победишь…» — мысленно повторил берз понравившуюся ему фразу белолицего лайши. И, следуя полученному совету, ослепительно улыбнулся: — Нет, о Голос Отца Ерзидов! Я пришел сообщить тебе печальную новость…
«Если ты будешь серьезен, то он может и не обратить внимания на твои слова…» — предупреждал лайши. Так оно и получилось: сказанные Алваном слова еще помнили тепло его губ, а верховный шаман уже щурил холодные, как дыхание зимы, глаза. И перебирал пальцами вырезанные из человеческих костей четки:
— Печальную?
— Да, орс-алуг!
— Хм… Я тебя слушаю, берз!
