На самом деле все это выглядит несколько иначе. Ирина мне объяснила, что время — в широком смысле Время, а не то, что мы с вами под этим понимаем, следует рассматривать в виде потока некоей субстанции, ну, допустим, чем-то напоминающей водяные потоки.
И как в горной реке, в нем масса струй, вихрей, водоворотов, заводей и омутов. И целая, в нашем понимании, вечность может оказаться лишь пузырем в одной из воронок на перекате. А какая-нибудь метагалактика — щепкой в стремнине. Впечатляюще звучит, не правда ли?
А теперь к этому следует добавить, что их время — такой же горный поток, мчащийся навстречу нашему.
И вот если все это представить и допустить, то остальное уже проще. Существуя в своем противоположном времени и иной Вселенной, развиваясь на сотни тысяч лет больше нашего, они — эти инопланетяне, а точнее — иновселенцы и иновременцы, сугубо усовершенствовались в познании природы, проникли в тайны времени и научились почти свободно использовать его в практической жизни и деятельности, не хуже, чем наши, скажем, гидротехники ту же воду во всем ее многообразии. А может, даже и лучше. Эйнштейн, говорят, пытался создать теорию единого пространства — времени — тяготения. А они, по словам Ирины, пошли на много порядков дальше. И если бы я мог хоть как-то осмысленно или хотя бы наукообразно изложить то что услышал, то мог бы тоже претендовать на Нобелевку, как минимум.
Проникнув в столь невообразимые тайны естества, наши гипотетические сапиенсы вдруг осознали, что на пути их безграничного прогресса камнем преткновения обнаружилась какая-то невообразимо примитивная цивилизация. И даже не она сама как таковая, а некоторые из нее следствия. По расчетам их теоретиков, историческая мировая линия (?) нашей цивилизации таким образом взаимодействует с их мировой линией, что в некий момент неминуема «хроноаннигиляция», которая поставит точку на их прогрессе, развитии и самом существовании. И, естественно, на нашем тоже, хотя для них, как я понял, этот факт имеет сугубо побочный интерес.
Вот примерно такие вещи она мне изложила в виде преамбулы. Впрочем, из ее рассказа я сумел вычленить, наверное, столько же, сколько сумел бы передать своим приятелям из двухчасовой беседы о научных и социальных проблемах нашего сегодняшнего мира какой-нибудь средний интеллигент-гуманитарий Киевской Руси XI века.
Следует признаться, что я не только, а может и не столько вникал в тонкости теории, как пытался понять, отчего с ней приключился именно такой сдвиг по фазе, женщинам, как правило несвойственный. Но более всего я эстетически наслаждался. Потому что прямо перед собой, в каких-то двух метрах, видел ее ноги, немыслимо изящные, прелесть которых она великолепно осознавала и безжалостно подчеркивала высоким разрезом юбки.
Как бы не замечая специфической направленности моего внимания, она продолжала излагать свою жуткую историю.
Единственный путь, который пришельцы нашли для спасения своего, а попутно и нашего мира — искусственно искривить эти пресловутые мировые линии, как на железной дороге переводят стрелки, чтобы избежать столкновения встречных поездов.
— То есть, простите, — перебил я Ирину, — если я правильно улавливаю, они намерены вмешаться в нашу, земную историю? — Меня, ей-богу, даже начал увлекать ход ее рассуждения.
— Да, совершенно верно. Вы быстро сообразили. Только самое главное в том, что сделать это можете именно и только вы, Алексей.
Это у нее хорошо получилось. Небрежно и вместе с тем категорично.
— Они в совершенстве изучили земную историю, философию и культуру, определили пути и способы поворота, но сами не могут произвести нужное воздействие.
— Эм-эн-вэ, — сказал я.
— Что?
— Да так, Азимова вспомнил. Минимально необходимое воздействие. Термин из романа «Конец вечности». Ситуация там похожая описана.
Она не читала, кажется, но кивнула. Помолчала, потом попросила сварить еще кофе. Меня эта просьба более чем устроила. Требовался тайм-аут хотя бы на пять минут.
Пока я помешивал сандаловой палочкой густую суспензию в турке, у меня появились кое-какие мысли, неясно только — уместные ли.
— Так вот, — продолжала Ирина, — они знают о нас все, но физически вмешаться не могут. Нужна наша помощь.
— Странно… Зачем менять нашу историю? Она, какая ни есть, а привычная, родная. Пусть свою и меняют, — возразил я.
— Собственное время необратимо, — объяснила она, — их прошлое для них недоступно, а будущее неопределенно. Наше же прошлое — для них будущее, причем по другой координате, и они в состоянии переместить туда человека, где он и сделает то, что нужно. Они рассчитывают, что это сделаете вы.
— Все-таки я. Из миллиардов и миллиардов живущих и живших на Земле, каждый из которых, по вашим словам, для них равно доступен — только я, и сейчас. Почему?
Я решил, как говорят шахматисты, обострить партию. И таким путем определить, до каких пределов это у нее зашло.
Она вздохнула:
— Ну, давайте снова вернемся к аналогии с поездами. Кто-то на одном поезде понял, что столкновение неизбежно. Но тормозов на этом поезде нет. По условию задачи. Остается одно — передавать сообщение о грядущей катастрофе по радио, надеясь, что некто, имеющий приемник, услышит сигнал тревоги, поверит в него, поймет, что нужно делать, затормозит свой состав, найдет и переведет стрелку… Считайте, что приемник оказался у меня. Но все остальное мне не под силу. Известно, что это можете сделать вы, но как мне вас убедить? А больше никто сигнал не принял. У кого-то приемника вообще нет, другой вместо аварийной волны слушает концерт по заявкам, третий просто не понимает язык, на котором ведется передача…
Спорить было просто не о чем. Или принимать ее вводную целиком, или отвергать. Как говорится, третьего не дано. Отвергать я не собирался изначально, но продолжать… У меня уже просто не было сил. Состояние мое напоминало такое, что бывает, когда целый день ходишь по достаточно большому музею. Вялость, отупение, безразличие.
Конечно, проще и приятнее всего было бы перевести наше слишком уж сложное общение в совсем иную плоскость. С любой другой женщиной я бы и не стал колебаться, ведь тот факт, что она здесь, уже сам по себе подразумевает все остальное. Но с Ириной так не получалось. Как говорят режиссеры, я просто не видел ее сейчас в этой роли.
И я впрямую ей намекнул, что на сегодня с меня хватит. Вопросов масса, но я не чувствую в себе достаточной ясности мысли, чтобы хотя бы грамотно их сформулировать, а не то чтобы принимать исторические решения. Надо отдохнуть. Она может остаться ночевать здесь, нимало не опасаясь за свою честь, либо, если таковое предложение чем-нибудь неудобно, я почту долгом сопроводить ее в любую точку города или далее…
