ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Мертвые сраму не имут Близ Перми 10 - 11 июня 1918 года
Было больно и темно. Медленно просыпалось сознание. Он всем телом и душой чувствовал раздирающую боль. Темень в глазах, будто ослепли очи, не видят больше белого света. Еще пронеслась мысль, что помер он, грехи перевесили добрые дела, и угодил не в Царствие небесное, а в страшное место вечного искупления, где постоянно клокочет пламя. Мелькнула мысль и тут же пропала - не грех с оружием в руках супротив бесовской власти подняться, а грех насилию не противиться, когда оно жен и деток малых со свету сводит. А потому не помер раб Божий Семен, не отмерян ему срок в этой жизни. А темнота оттого, что в пещере все свечи задуло…
- Никак из 203-х миллиметров вдарили, - с кряхтением заковырялся рядом Путт, - тады уважают нас, раз на такой калибр не поскупились!
- Получается, мы действительно штабную колонну расколошматили, - с другой стороны послышался голос Поповича, - и за это нас решили в землю урыть. Ну что ж, теперь и подыхать не страшно…
- Погоди отпевать, - несколько раздраженно бросил Путт и позвал негромким голосом: - Шмайсер! Ты жив, барон недоделанный?
- Пока здоров, и даже царапин не получил, - ехидный голос немедленно отозвался из дальнего утла пещеры, - но что дальше будет, не знаю!
- Тогда не спрашивай, а запали свечку, черт знает, где она валяется!
Получив от Фомина тычок по ребрам, Путт заворчал:
- Ты чего, Федотыч? И так все ноет, как будто черти всю ночь на мне плясали…
Договорить он не успел, заново схлопотав от Фомина, но уже увесистую плюху:
- Слышь, ты, - Фомин, кряхтя, усаживался, - языком-то не чеши, а то явится, сам знаешь кто, и точно попляшет на наших бренных телах!
- Да ладно! - Путт смущенно засопел. - Вся эта… - он пожевал, - ситуация такая необычная, что ли, и Марена эта, и болото…
- Час от часу не легче! - Фомин воскликнул в полный голос, закашлялся от пыли. - Тебе, дураку, сейчас по башке дать или сам угомонишься?
- А чего такого-то? Чего я сказал-то?
- А то! - Фомин еще раз покашлял, прочищая горло. - Слышал, как люди мудрые говорят: не буди лихо, пока оно тихо! Это не твои дойчляндские вервольфы и ундины, сказки братьев Гримм про пряничный домик! Ты еще раз её позови, авось и заглянет к тебе на свиданку! С близнятами она нонче помиловалась, и где они? В костяные леса припожаловали за Калинов мост! Или ты предпочитаешь Валгаллу? Тут такие дела всегда творились, что молодые парни вмиг седели…
- Да ну! - Путт нервно хихикнул. - Напущал страху! Тебе бы, дедушка, ребятишек пугать сказками страшными!
- Ну-ну! Сам в штаны не напущай!
- Федотыч! А ты откуда это все знаешь? - Шмайсер как-то незаметно перешел на ты.
- Я же говорил, мы ведали всегда!
- Так ты - колдун?
- Да! - почти заорал Фомин. - Замолчи, а! Так! - он обратился к темноте, но каждый ощутил на себе его взгляд. - Ребята, я не шучу! Давайте прекратим этот разговор! Кто еще ляпнет что лишнего, пеняйте на себя!
- Я же говорил, - пробурчал откуда-то из угла Попович, - колдун!
- Еще раз скажешь такое… - Фомин набрал воздуха в грудь, обдумывая одновременно самые немыслимые кары.
- И кое-что из полезных частей организма тебе больше не пригодится никогда! - резюмировал Попович.
И было это сказано с такой вселенской печалью в голосе, что Фомин не просто засмеялся, а заржал. Следом за ним загоготали, держась за животы, остальные. И напряжение схлынуло, оставив после себя приятное чувство - мы живы сейчас, и этого довольно.
Такова психология солдата во все времена - день прошел, ты живым остался, значит, радуйся. А потому печаль по погибшим скоро проходит, на войне, как нигде, все под смертью ходят, а потому нужно извлекать любую мелочь для радости. Ибо когда убьют, не будет у тебя времени для скорби, ничего не будет, только холмик земли, и то при большой удаче…
- Вот-вот! - Фомин всхлипывал от смеха, утирая слезы. - Живы будем - не помрем! Шмайсер! Хорош лыбиться! Свечку-то запали!
Стрелок-радист зашарился в темноте, с грохотом свалив что-то с печки, и гнусно высказался про данную человеку в ощущения реальность. Видать, больно ушиб колено. И облегчил душу…
- Кстати! Хоть шкура твоя тевтонская, а ругаться по-нашему ты хорошо научился!
- Да ну его, Семен Федотыч! - Путт поморщился. - Слышать порой тошно, как он лается!
Темноту разорвал всплеск света - Шмайсер все же сумел найти свечу и зажечь ее. И, словно сговорившись, все тут же потянулись к жестяному ведру с водой. Пили по очереди, зачерпывая кружкой живительную влагу. После чего дружно задымили припасенными папиросами.
- Зря ты его ругаешь, Андрей! - Фомин улыбался. - Ты вот подумай-ка, какие немецкие ругательства сопоставимы с нашими?
- И то верно! - Путт задумался, перебирая в уме неслабый лексикон. - Наши-то пожиже будут!
- Русский мат изначально обережным был, только потом его похабным смыслом наделили! Душе русской в тяжкую минуту помогает и силы дает!
- Да? - задумчиво протянул Шмайсер. - А он только русским помогает? А остальным?
- Сиди, фольксдойче! - Путт похлопал его по плечу. - Наши обереги, господин фон барон, вон лежат!
Капитан махнул рукой в сторону оружия, тускло поблескивающего в колеблющемся свете догорающей свечи.
- Да! - взорвался Шмайсер. - Я фольксдойче! И что из этого? Задолбал ты меня с этим фольксдойче! Лучше бы я тогда, в Киеве, и регистрироваться не пошел! Знаешь, какие очереди перед конторами «ФоМи» выстраивались? Ты-то немец чистокровный, ариец, мать его, где уж тебе это понять! А я так, полукровка! Меня в Вермахт не взяли, где уж нам в эсэсманы проситься, я же из четвертой, самой ущербной, категории, мне даже фолькслист не выдали! А в зондеркоманды сам не пошел! Скажи мне еще - в эйнзацкоманду «С» охранной дивизии СС, под крылышко к ублюдкам бригаденфюрера доктора Отто Раша записаться нужно было, гетто еврейское во Львове или Яновский концлагерь охранять! Иди, сказали мне в «ФоМи», дядя, ты не немец и паспорт не получишь! Арийскую кровь свою за века испоганили вы, герр Шмайсер! Русскостью от вас за версту прет!
- Что, правда очереди были? - Попович вмешался в разговор.
- Ты, душа моя, кроме коммуняк ничего и не видел! - Фомин похлопал его по плечу. - Я-то насмотрелся в свое время: как только власть сменялась, сразу от роду-племени многие, ой как многие, отказывались, бежали к новой власти в холуи записаться.
- Вот времена были! - Попович уставился в пол.
- А времена всегда одинаковые! - Фомин повернулся к Шмайсеру. - Ты-то в «ФоМи» со своими метриками пошел или запасные документики уже были на истинно арийскую фамилию?
