господин поручик, пока отвлечёте охранение батареи боем. Сибирские стрелки сдюжат.
— Хм. Рискованно. Там же тонны взрывчатки! Вашему отделению будет трудно уйти.
— Решим, ваше благородие. Другого выхода всё равно нет. Не переживайте, подорвём мы их, ручаюсь.
— Эх, Гаврила, бедовый ты! Хорошо. Две трети оставшихся гранат твоим соберём. Пять минут.
— Вы, главное, подольше их отвлеките боем, Костас Дмитриевич, пусть стрелки командиров и прислугу выбивают. Ведь помните, батарея не должна сделать ни одного выстрела!
— Ты делай своё дело, ефрейтор, а мы уж, как-нибудь без советов…
* * *
Вёл моё отделение, состоявшее, как несложно было догадаться, из того самого «ползучего» авангарда с сапёрами, невысокий разведчик, что докладывал Мавродаки о складе.
Немцы устроились основательно, на опушке леса для снарядов были отрыты глубокие блиндажи с брёвнами аж в четыре наката. Дай им время — и боши забетонируют всё вокруг, ещё и цветочки высадят клумбами. Имелась в наличии и узкоколейная железнодорожная ветка с внушительной дрезиной, на которой были сложены несколько снарядных ящиков для транспортировки.
Заходить решено было с трёх сторон. От балки, со стороны оврага и с противоположной от немецкой батареи стороны. Немцы меньше всего ожидают нападения отсюда. А прозвучавшие в ближайшие четверть часа звуки активной перестрелки со стороны орудийной позиции и вовсе заставили охрану склада забегать, как ошпаренных тараканов.
Мудрствовать было некогда. Под такой шум работать было одно удовольствие. Штурмовики обошлись штыками и револьверами. Звуки выстрелов из нагана терялись на фоне суматохи. Удивительно, но солдаты моего отделения отделалось лишь двумя лёгкими ранениями.
Четверть часа ушло на минирование, а бой со стороны батареи только нарастал. Похоже, у Мавродаки не всё складывалось достаточно гладко. Сапёр, выскочивший из дверей одного из складов, опрометью кинулся ко мне.
— Гаврила Никитич, надо побыстрей уходить. Я два заряда выставил для подстраховки. На одном шнура на пять минут, на другом чуть по более. Шашки слабые, но мы весь запас гранат там уложили. Чеки сорвёт, к тёще не ходи. И — к архангелам!
Его напарник глянул на меня с надеждой:
— Нашим бы подмогнуть? А?
Я был того же мнения, рассматривая последние десять минут дрезину со снарядными ящиками.
— Есть одна мысль. У меня ещё мой личный запас гранат не использован. Так, все за мной, на дрезину!!!
Уже через минуту мы набирали ход, постепенно отдаляясь от складов, которые вскоре должны были взлететь на воздух. Штурмовики напряжённо поглядывали по сторонам, сжимая в руках карабины.
Я достал гранаты, изготавливая их к броску. Хоть и сложная система, но сейчас она мне послужит надёжным подспорьем и даст шанс уйти.
— Слушаем приказ. Малько! — я обратился к сапёру, — насколько уже отъехали?
— За сто саженей могу ручаться, Гаврила Никитич!
Дрезина уже прилично разогналась и двигалась по инерции, так что не приходилось налегать на рычаги.
— Братцы, прыгаем и бежим что есть сил на запад до первого оврага, затем пережидаем взрыв складов и идём на соединение со взводом Мавродаки. Выполнять! — для ускорения я хлопнул по плечу стоявшего рядом сапёра.
— А ты, Гаврила Никитич?
— Я вслед за вами, давай, без разговоров! — штурмовики споро попрыгали и побежали от узкоколейки в сторону ближайшей балки. Звуки жестокой перестрелки приближались. Позиции батареи явно были укреплены лучше, чем склады. Слышался мерный рокот станковых пулемётов. Гранатных взрывов уже не было слышно: арсенал штурмовиков Мавродаки иссяк. Но и орудийных залпов тоже не происходило. Видать, выполнил грек задачу, не допустил обслугу к орудиям.
Колея после очередного поворота вышла на прямой участок, в конце которого уже виднелись батарейные позиции. Я продолжал держать в кулаках рукоятки двух гранат Рдултовского с зажатыми предохранительными скобами. У меня будет не больше 4–5 секунд до их взрыва. И сработает ли это на снарядах в ящиках? Сдетонирует ли? Почти полтора кило смеси аммонала и тротила. Должно!
Я откинул крышку ближайшего ящика, в нём рядком лежали остроконечные снаряды тёмно-серого цвета, на первый взгляд, сантиметров пятнадцати в поперечнике. Здоровенные хреновины! Вот сюда, поближе к ударному взрывателю я свои гранатки и пристрою. Странно, почему на дрезине уже снаряжённые для стрельбы боеприпасы? Вроде бы не по правилам. Да и хрен ли? Сами виноваты. Значит, удача сегодня на моей стороне. Осталось выбрать момент.
Приближение дрезины заметили на артиллерийской позиции, как и меня, отсвечивающего столбом на радость неприятелю. Дураков среди немцев не было. Первые же пули с противным звуком ударили в чугунную станину. Я присел за ящиками, молясь, чтобы не ударили из пулемёта: по закону подлости достаточно одной пули в боёк ударника и…а вот фиг вам! Я аккуратно положил обе гранаты в облюбованную часть ящика и в следующую секунду, с силой оттолкнувшись ногами от бортика дрезины, рванул в сторону от узкоколейки.
Кровь отмеряла секунды толчками в ушах. На третьей я бросился ничком в едва пробивавшуюся траву. До ближайшего кустарника было ещё шагов пятьдесят. Едва я закрыл ладонями уши и открыл рот, как жахнуло со стороны батареи. Нет, не так. ЖАХНУЛО!
Взрыв не просто перекрыл все звуки яростной перестрелки, он на несколько минут вверг меня в абсолютную тишину. Земля больно ударила по лицу, под носом хлюпнуло. Взрывная волна прошлась надо мной, задрав остатки драной гимнастёрки аж до самой шеи. Но сознание всё же осталось при мне и поэтому, памятуя о более серьёзном грядущем взрыве я побежал что есть мочи, не обращая внимание ни на глухоту, ни на сочившуюся из носа кровь.
Уже сидя на дне первого же попавшегося на пути оврага и скручивая турунды из обрывков исподнего, запихивая их в ноздри, я пытался понять, когда же рванёт. И всё равно прозевал этот феноменальный момент. А потом было уже не до этого.
Дрожание земли не удивило, а вот померкший почти до полной темноты утренний свет и ощущение дикого, неотвратимого ужаса ввергло меня в настоящую панику. Я было дёрнулся в сторону, но полная потеря сознания выключила, наконец, все чувства.
То, что я тогда воспринимал как жестокость судьбы, я теперь должен признать мудростью провидения.
A. H.
Сознание возвращалось медленно, в основном благодаря массе разнообразных и неприятных физических ощущений. Казалось, болит каждая мышца, каждый сустав и даже каждый орган в моём теле. Осознав, что вокруг ночь, я поначалу запаниковал, но потом сообразил, что пролежал без сознания весь световой день.
Слух ко мне давно вернулся, но никакой канонады или других звуков ближнего или отдалённого боя не было. Дно оврага, где я
