Людвик погрузился в одинокое безмолвие. Сознание его смещалось, болезненно ломался взгляд на привычное положение вещей, и речь Стины с трудом проникала в него:
— Наверное, нам не судьба была жить вместе. Он шаг за шагом отказывался ото всего — от семьи, от дружбы; для него существовала одна наука и его цель — возвращать жизнь. Друзей у него нет; его друзья — ожившие покойники. Я не нашла в себе сил вытерпеть то, что он роется в останках, занимается эксгумацией и гальванизирует дохлых мышей… Не удивляюсь, что все чернокнижники и некроманты были одинокими холостяками. Женщина, Ева — это жизнь; ей нельзя быть под одним кровом со смертью.
— Значит… — почти сквозь зубы выдавил Людвик, — Марсель… жива?..
— И да, и нет, — Стина вздохнула. — И не проси меня объяснять. Она присутствует среди нас, так будет верней. Но она не может назваться прежним именем, носить свою фамилию. Она существует вопреки закону. Когда на свет появляется ребенок, мы пишем справку: «Такая-то родила живого мальчика»… или девочку, на основании этого затем дается имя, но администрация кладбища не выдает справок: «Такой-то воскрес и покинул место захоронения».
— И это проделано на деньги Фальта! — Людвик едва не всхлипнул. — Хорошенькая благодарность!..
— Что касается денег, у него их и без нас давно хватает, — Голос Стины стал тверже, но говорила она приглушенно. — Я не хочу знать, где он их берет. Но то, что он взялся раздобыть ей документы и устроить ее жизнь… это значит, он общается с кем-то, кого приличные люди на свой день рождения не приглашают.
— ОН будет о ней заботиться?!! — Людвик думать забыл, что совсем недавно считал вчерашнюю гостью самозванкой. — У нее есть отец и мать!..
— Ортанс нельзя в это впутывать. Она — ты правильно сказал — мать, у нее дочь растет, ей есть о ком хлопотать. А твое отцовство, Люк, кончилось со смертью Марсель — может, ее теперешняя жизнь не настоящая, но смерть была подлинной, с этим не поспоришь.
Слова ложились на Людвика, как земля на крышку гроба. Да, так и есть. И это самое ужасное. У Ортанс новая семья, новый ребенок, а у него смерть отняла его дитя, а Пауль — женщину. Он одинок и немолод, жизнь близится к закату, а рядом — никого, лишь приходящая прислуга.
— Я этого так не оставлю… — угрожающе начал он, но Стина перебила его:
— Не вздумай затевать скандал! Марсель тотчас исчезнет.
— Ты хочешь сказать — он убьет ее?!
— Он ее спрячет. Но скорей всего исчезнешь ТЫ, едва попытаешься в чем-то его обвинить.
— Стина, ты преувеличиваешь его возможности! — В запальчивости Людвик забыл о невысоком человеке в маске, что уложил его на эту койку.
— Как бы мне не преуменьшить их. Если я не ошибаюсь в нем, ты и угадать не сможешь, что и откуда на тебя обрушится. На твоем месте я бы задумалась, не может ли человек, возвращающий жизнь, так же легко и отобрать ее… И наконец — все, что я тебе поведала, для чужих ушей не предназначено. Я сделала тебе большое одолжение, и будь любезен уважать меня и мою просьбу — никому ни слова!
— Я встречусь с ним и…
— Наконец-то я слышу речь мужчины из рода Фальта. Надеюсь, ты не пойдешь к нему в гости с лупарой под пиджаком и не влепишь в него два ствола картечи. Но если ты намерен сохранить свое достоинство, будь готов отвесить пару пощечин. Учти, он даст сдачи; его вера не предписывает подставлять щеки. Знаешь адрес — или тебе сообщить?
— Сначала я выясню то, что меня интересует, — Людвик вернулся в колею. — И… во сколько ты встретишься с… с Марсель? Мы пойдем вместе.
— Нет! Ни в коем случае, Люк! Чем реже ты с ней будешь видеться, тем лучше. Они, эти люди… не такие, как мы. Они влияют. Поверь мне. Но, если хочешь, я передам пару слов.
— Тогда скажи ей, что… я прошу у нее прощения. Она знает, за что.
Проводив глазами Стину, Людвик стал копаться в себе. Это было мучительно, разум противился новым открытиям, и вера колебалась в шатком неравновесии, но ему надо было прийти к некоей определенности, чтобы не оказаться сегодня в другой больнице — для умалишенных.
Утром Клейн высадил Марсель в «Париже», у перекрестка улиц Ваннат и Вельтрай, известного среди молодежи как «пункт W» — она сама так пожелала.
Марсель направилась к Рестегаль, в сторону Красного моста. Почему? Просто ей показалось, что там лучше. Замковый холм на возвышенном правобережье Рубера еще не был виден за домами, но над крышами выступала сторожевая башня замка герцогов Вендельских. Редеющие облака больше не сдерживали мощь солнца, и башня светилась, резко очерченная на матовом голубовато-сером небе.
Температура упала, и ночной дождь замерз, облив глазурью крыши зданий и превратив дороги в сверкающие реки. Тонкий слой льда покрывал каждую веточку, и деревья казались неестественными, сияющими, как леденцы или блестящий стеклярус. При малейшем ветре ветки стукались друг о друга с тонким затихающим звоном, чтобы, успокоившись, вновь застыть в безмолвии.
То и дело поглядывая на башню, Марсель пару раз чуть не столкнулась с прохожими.
Она бы и вчера сходила в Старый Город, но Долорес и Ана-Мария отвлекли ее идеей побывать в зоопарке. В их обществе было приятно, они завладели ее вниманием, к тому же ее волновала предстоящая встреча с отцом, и притяжение замка стерлось, сгладилось, но сейчас, оставшись одна, без провожатых, она вновь захотела приблизиться к стенам Вендельской цитадели.
Уличный шум и мелькание ушли куда-то, стихли; Марсель нравилось воображать, что она идет по луговому междуречью, а впереди растет могучий холм, поросший лесом, опоясанный излучиной реки. Случайные спутники, идущие в ту же сторону, представлялись ей древними вендами, избравшими наконец место для постройки города… бородатые, в одеждах из шкур мехом наружу, они перекликаются, указывая на холм.
Над холмом, едва заметное, прозрачным облаком висит сияние… Светлое, святое место — тут быть городу!
С поворота замок Андерхольм открылся во всей красе — величественный, стройный и несокрушимый. За зубчатым навершием фланкирующей башни над рекой, за крепостной стеной сурово высилась четырехгранная громадина донжона с турелями на углах.
Бодрящий морозный воздух вливается восторгом в грудь — отрадны чистая речная прохлада, свежий ветер простора и зрелище замка, озаренного солнцем.
Марсель в восторге перебирала пальцами по парапету набережной. Блеск! красотища! стоять так и стоять — не налюбуешься!..
Ей казалось, что она видит свечение, которое определило выбор вендов, — неясная фигура чуть ярче неба, зыблющаяся, невесомая, похожая на круг, словно отражение замка в небесной лазури.
