— Разве ты не видел, как в заднюю комнату проскочила женщина, когда мы вошли сюда?
— Разумеется, видел.
— И ты не собираешься пойти за ней?
— Нет. Мне приказано арестовать только этого человека. Никто не приказывал обыскивать дом и допрашивать кого-либо еще. Я точно исполняю полученные приказы и советую тебе делать то же самое.
Он посмотрел на меня отнюдь не дружеским взглядом и что-то проворчал, чего я не понял. Он оставался хмурым до конца дня. По пути в тюрьму я шел рядом с Нарваном. Увидев, что кордочан чем-то отвлекся и не может услышать нас, я шепотом спросил:
— Та женщина, которую я видел у тебя в доме и которая выбежала из комнаты, — твой хороший друг?
Он показался мне испуганным и помолчал перед ответом по крайней мере на секунду больше, чем было бы естественно.
— Нет, — наконец произнес он. — Я никогда раньше не встречал ее. Не знаю, что ей нужно. Она зашла как раз перед вами. Просто перепутала дом и очень смутилась. Ты знаешь, как опасно теперь допускать ошибки, какими бы безобидными они ни казались.
Его могли подвергнуть пытке и казнить только за такие слова, и он должен был знать об этом. Я предупредил его.
— Ты странный зани, — пробормотал он. — Ты поступаешь так, как если бы был моим другом.
— Забудь об этом, — посоветовал я.
— Забуду, — пообещал он.
В тюрьме я сразу провел его в кабинет Торко.
— Ты большой ученый, Нарван, — прорычал Торко. — Лучше бы читал свои книжки, а не готовил восстание. Кто твои сообщники?
— Я не делал ничего недозволенного, — спокойно ответил Нарван. — И у меня нет никаких сообщников.
— Завтра мы освежим тебе память, — огрызнулся Торко. — Наш любимый Мефис сам будет вершить над тобой суд, и ты поймешь, как много у нас способов развязать языки у предателей. Отведи его на нижний этаж, Водо, а потом доложи мне лично.
Когда мы проходили с Нарваном через зал суда, я заметил, что он побледнел, увидев орудия пыток.
— Ты не назовешь имена своих сообщников, не так ли? — спросил я.
Он вздрогнул и внезапно сжался.
— Не знаю, — признался он. — Я никогда не мог переносить боль. Что же мне делать? Я боюсь, очень боюсь! Почему они не могут просто убить меня, не пытая?
Я и сам очень боялся, боялся за Зерку. Не знаю почему — ведь она была преданной зани. Возможно, я опасался, так как не верил в это.
Когда я вернулся в кабинет Торко, оттуда как раз выходил кордочан, с которым мы были при аресте Нарвана. Торко был рассержен.
— Мне доложили о твоих неверных действиях во время ареста и моего отсутствия.
— Если у меня здесь нет врагов, то тебе должны были доложить только то, что ты уже знаешь.
— Информация ко мне поступает из различных источников. Оказывается, ты очень мягко обращался с заключенными.
— Я не был жесток, если это имеется в виду. Мне никто не приказывал быть жестоким.
— А сегодня ты не обыскал дом предателя, где скрывалась женщина.
— У меня не было приказа обыскивать дом или допрашивать кого-либо, — возразил я. — Ведь мне не сообщили, что этот человек — предатель. Мне даже не сказали, в чем он обвиняется.
— Формально ты прав, — признался он. — Однако ты должен проявлять инициативу. Мы не подвергаем аресту никого, кто не опасен для государства. Но преступники не заслуживают пощады. Кроме того, ты шептался с арестованным, пока вел его сюда.
Я громко рассмеялся.
— Кордочан не любит меня, потому что я поставил его на место. Он хотел продемонстрировать свою власть, а я такого не терплю. Разве разговаривать с арестованными запрещено?
— Чем меньше люди говорят друг с другом, тем в большей безопасности они находятся, — изрек Торко.
Он отпустил меня, не делая больше замечаний, но я понял, что попал под подозрение. Все, что я собирался предпринять, надо было делать быстро, раз я намереваюсь совершить побег. Слишком много рук уже указывали на меня, да еще кто-то прятал письмо Мусо. Я попросил разрешения сходить на следующий день на рыбалку, а так как Торко очень любил свежую рыбу, он отпустил меня.
— Но тебе лучше оставаться здесь до тех пор, пока наш любимый Мефис не уедет из тюрьмы, — добавил он. — Возможно, потребуется твоя помощь.
На следующий день Нарвана допрашивал сам Мефис. Я тоже присутствовал. Мы выстроились в ряд по обе стороны скамьи, на которой сидели Мефис, Спехон и Торко. У стен на скамьях расположились важные персоны. Когда ввели Нарвана, Мефис задал ему только один вопрос:
— Кто твои соучастники?
— Я ничего не сделал, и у меня нет никаких соучастников. — Нарван казался растерянным. Он говорил слабым голосом и вздрагивал каждый раз, когда бросал взгляд на орудия пыток. Я понимал, что его охватил страх. И не осуждал его.
По знаку Мефиса его начали пытать. Не стану описывать пытки. Это слишком ужасно, чтобы передать словами. Скажу только, что палачи испробовали все средства, придуманные одним человеком, чтобы вызвать муку у другого. Когда Нарван терял сознание, его приводили в чувство, и пытки продолжались. Крики разносились, вероятно, на целую милю вокруг. Наконец он сдался.
— Я скажу, я все скажу! — не выдержал он.
— Имя, — потребовал Мефис.
— У меня только один сообщник, — прошептал Нарван так тихо, что его почти не было слышно.
— Громче! — закричал Мефис.
— Это То… — и он потерял сознание. Его пытались привести в чувство, но было поздно. Нарван умер.
Я отправился на рыбалку и поймал немного рыбы, но в памяти стояла смерть Нарвана. Не мог забыть его предсмертные слова. Сопоставляя их с тем фактом, что Зерка оказалась в его доме, пытался сделать выводы из недосказанного им. Догадался кто-нибудь из зани о том, что знаю я? Во время рыбалки я не столько ловил рыбу, сколько напряженно думал. Что будет с Зеркой, следует ли мне рисковать жизнью Минтепа и предупредить ее? Однако меня могли арестовать вместе с ней. Выход был только один. Я обязан предупредить ее, поскольку она многое сделала для меня и помогла в трудную минуту. Я вернулся в лодку, подплыл к тюрьме и потихоньку обогнул стену. Меня интересовали дальнее крыло тюрьмы и наружная стена. Внутри тюрьмы я знал все, что необходимо. Осмотрев то, что мне хотелось, я вышел на берег и направился в свою квартиру в казарме караула. Здесь меня ждал приказ, освобождающий от дежурств в тюрьме за проявленную мягкость к Заключенным. Итак, Торко все же счел меня слишком гуманным. А может быть, за этим крылось что-то другое? Я физически ощущал, как вокруг меня стягивается гибельная сеть.
