— Пойдем в мой кабинет, Селина. Я тебе все объясню.
Удовлетворение от того, что к ней относились — в кои-то веки — как ко взрослой, почти вытеснило тревогу, которая охватывала всякого, кто поднимался вслед за матерью Жозефой по этой лестнице. Много лет прошло с тех пор, как Селина перестала нуждаться в помощи миссии, и за это время вернула все долги с процентами; она ничего не была им должна — и все же на этой лестнице сердце ее стало биться в два раза чаще. Когда входишь в двери миссии, невольно принимаешь их правила. А если поднимаешься по этой лестнице — значит ты нарушила что-то из правил.
Какой бы она ни была — хорошей, плохой, никакой — Селина терпеть не могла правил. Они сводили ее с ума. Они делали ее Женщиной-кошкой.
Она уже была на взводе, когда мать Жозефа отперла дверь и пригласила ее сесть на один из жестких стульев для посетителей. Как только монахиня открыла рот, ей стало невыносимо скучно. Селина жила в Ист Энде, но не ощущала себя частью здешнего общества. Она родилась не здесь и впервые ступила на землю Готама в шестнадцать лет. Имя Розы д'Онофрео ничего не говорило ей, так же как и несколько других имен, упомянутых настоятельницей. Селина зевнула.
— Порой, когда попавшим в беду трудно рассказать свою историю, мы дарим им кукол, — торопливо закончила мать Жозефа. — Но что касается Розы, то мне кажется, именно котенок поможет ей разговориться… — она мягко улыбнулась, но Селина оставалась безучастной, и улыбка сползла с лица монахини. — Словом, если ты дашь Розе коробку, когда мы спустимся вниз…
— Так там правда приготовлен обед или нет? Жареный цыпленок, подливка — ну, все как полагается?
Мать Жозефа поднялась со своего стула. «Яблочный пирог и ванильное мороженое на десерт, как обещали».
Догадываясь, что монахиня встревожена, но не зная причин этого, Селина с кротким видом спустилась за ней по лестнице. Ее вполне устраивало, когда миссия принималась за спасение бренных тел. Горячая пища, чистые простыни, душ и амбулатория — время от времени во всем этом нуждались пропащие обитатели Ист Энда. Но спасение душ — посредством религии или психологии, неважно, — это пустая трата времени и только. Если эта самая Роза не знает, зачем ей жить… Что ж, помоги ей Господь, пусть это будет котенок!
— Ты что-то сказала? — спросила мать Жозефа. Они уже спустились на первый этаж.
Селина передернула плечами. «Не-а». Монахиням не откажешь в проницательности, им ничего не стоит прочитать чужие мысли. Но одного им не понять: вся их блаженная помощь ближнему и гроша ломаного не стоит.
Отыскать Розу среди других женщин на кухне было не сложно: она одна была без монашеского одеяния. Увидев длинные светлые волосы, Селина сразу поняла, что знала Розу д'Онофрео — вернее знала о ней. Когда неторопливые лимузины с затемненными стеклами курсировали по ночному Ист Энду, они высматривали именно такие волосы. Роза скорее всего родилась в ванной блочного дома, но сейчас выглядела как жительница верхнего города.
Однако не похоже, чтобы ей там больно сладко жилось. Селина профессионально подметила синяки на лице девушки, затравленный, звериный взгляд. Пройдет год — а может и меньше, если зима выдастся холодная, — и эти волосы смерзшейся паклей будут лежать в ящике морга.
— Привет, — сказала Роза, отводя глаза. — Ты Селина Кайл? Сестра сестры Магдалены? Я ее хорошо знала. Она была настоящая…
Это была последняя капля. Селина никогда не упоминала о Мэгги, и монашкам это было чертовски хорошо известно. Аппетит пропал окончательно, и стены начали сдвигаться. Селина собралась было дать деру, но старая МаЖо перекрыла путь к бегству.
— Ага. Только я с ней не общаюсь.
Держа коробку с котенком перед собой наподобие щита, Селина с вызывающим видом пересекла кухню.
— Я тут тебе кое-что принесла… Они попросили.
Ни одну из живших с ней кошек Селина не считала своей собственностью.
Девушка не давала им имен, если они не вынуждали ее к этому. Котенок, сидевший в коробке, был хитер и смел, но это еще не повод, чтобы давать ему имя. Пусть Роза зовет его как ей понравится. Пусть делает с ним, что хочет. Селина сказала себе, что ей плевать, и что теперь она может идти, но почему-то не ушла. Вместо этого она отступила на пол-шага назад и вместе со всеми уставилась на девушку.
Испуганное выражение исчезло из Розиных глаз, пока она раскрывала картонные клапаны. Селина ждала, что маленькая полосатая головка выскочит, как только коробка будет раскрыта. Она ожидала, что Роза растает от умиления перед первозданным очарованием зверька. Но этого не произошло.
Котенок зашипел, а Роза отдернула руки от коробки, словно картон превратился вдруг в раскаленный металл.
По Селининой спине пробежал холодок. Подобный озноб пробирал ее каждый раз, когда она натягивала свой комбинезон. Дикая, необъяснимая тревога охватила девушку. Она взглянула Розе в лицо. Сколько раз приходилось Селине в костюме Женщины-кошки пробираться по спящему городу, но она была вором, а не хищником. Женщина-кошка крала, а если и убивала, то лишь случайно. И никогда она не вызывала в своих противниках такого смертельного ужаса, какой вызвал у Розы маленький серый котенок.
Пока Селинино сердце бешено колотилось о ребра, избитая светловолосая женщина увидела свою смерть, ужаснулась ей, приняла ее и, наконец, позвала ее. Пока Селина пыталась справиться с сердцебиением, котенок — маленький серый котенок, плененный, запертый в темницу, выбившийся из всех своих кошачьих сил, — подчинился своим инстинктам и бросился на эти широко открытые глаза, склонившиеся над ним.
Если бы это был серый тигр или даже тигренок, не миновать бы тогда крови или вытекшего глаза. Но вместо этого котенок просто шлепнулся на пол, а Роза испустила вопль, который пригвоздил остальных женщин к полу.
Она упала со стула и попыталась спрятаться, но руки и ноги не слушались.
Ее судорожные движения и прерывистое дыхание разбудили в остальных первобытное чувство: Беги. Смерть идет, всемогущая и неизбежная. Беги. Не рассуждай. Не оглядывайся. Зверь-Смерть голоден. Беги, если боишься Зверя. Беги, если хочешь увидеть солнце.
Нужно обладать особой тупостью — не просто человеческой тупостью, но тупостью цивилизованного человека, — чтобы не подчиниться приказу этого древнего голоса. Первой отказалась подчиняться мать Жозефа. Она стряхнула с себя власть пещерного инстинкта, опустилась на колени и принялась отдавать приказы другим, пытаясь при этом помешать Розе заползти под скатерть.
Последней пришла в себя Селина. Бестолково суетящиеся монашки, искаженное ужасом лицо Розы в синяках и пятнах, — все это было так чуждо ее разумно устроенному миру. Она увидела опрокинутую на бок коробку.
