Кого мы еще не любим?
О… еще сурверы с нескрываемым легким пренебрежением и внутренним презрением относятся к тем, кто не может отстоять свои права, кто пасует перед чужой агрессией. Сурверы не понимают тех, кто готов отдать что-то кому-то бесплатно — с чего бы вдруг такая глупая щедрость? В общем, здесь не любят таких как я — слабаков, трусов и дебилов по их понятиям. Настоящий сурвер себя в обиду не даст!
Н-да…
А кого любят сурверы?
О… это известно каждому — мы любим тех, кто всегда имеет запасную штуку под каждую штуку, как бы странно это не звучало. Мы любим, когда у нас все в двойном, а то и в тройном комплекте — будь то отвертка или же скажем сурвпад. Мы любим людей основательных, таких, что смотрят четко перед собой, зная, что вся их жизнь пройдет в коридорах Хуракана. Эти люди живут тихо и сытно, у них крепкие семьи, хорошая работа, стабильный заработок и надежные связи с другими не последними сурверами.
Как-то так…
Хотя все это чуток гротескно у нас. К примеру, мы с уважением относимся к патрульным, что работают во внешней ауре Хуракана — регулярно проходя сквозь шлюзы и патрулируя затопленные местности за нашими внешними стенами. Но при этом остальные сурверы смотрят на таких патрульных как на вроде чуток дураковатых. Почему? Да потому что ненормально же покидать Хуракан! Там опасности, которые ты не можешь контролировать — именно поэтому и было в свое время построено наше убежище. Оно создано, чтобы защитить нас от поддающихся контролю бед вроде запредельной радиации, мороза, мутировавших тварей и сонма возможных болезней. И до тех пор, пока мы окончательно не удостоверимся, что внешний мир снова стал пригодным для нормальной жизни, покидать убежище даже временно… это как-то безрассудно. А сурверы безрассудными не бывают — это все знают.
В общем мы сурверы народец странный. У нас куча странных примет, убеждений и правил. А если добавить к этому всему Культ Экспульсо…
Так кто я во всем этом настоявшемся подземном бульоне?
Все тот же слабак Анус?
Нет…
Почему-то я был абсолютно уверен, что тот слабак больше не вернется — что-то от него во мне еще осталось, но стремительно исчезало, буквально выгорая в переполняющей меня ненависти ко всем тем, кто меня когда-то обидел. А ведь я реально припомнил лицо каждого обидчика.
Что?
Простить и забыть?
Нет…
Сурверы никогда и ничего не забывают — это еще одно из наших правил.
— Не прощу и не забуду — просипел я, с натугой загоняя воздух в начавшие гореть легкие — На смерти вопрос «как и когда?», мой ответ — никогда! На смерти вопрос «как и когда?», мой ответ — никогда!
Я сумел продержаться еще три километра. Затем в голове запульсировала такая боль, что я предпочел остановиться. Постояв у двери, намертво зажав ключ в кулаке, я выждал, когда боль утихнет, а ноги чуть перестанут дрожать. Только затем я сумел отпереть дверь, взять два динеро, чистую одежду на смену и потопать обратно в банный комплекс Чистая Душа.
Вернулся я через полтора часа. Содрал с постели воняющие чужим телом простыни, стащил и скинул на пол наволочку, после чего рухнул на матрас и мгновенно отключился. Я настолько устал, что мне было глубоко плевать на все то нехорошее, что могло со мной случиться в ближайшее время.
Плевать.
Сейчас мне на все плевать…
И моему обычному трусливо дрожащему телу тоже плевать — я недвижим как скала, а желудок счастливо переваривает залитые чаем макароны по-флотски — еще одно фирменное блюдо, доставшееся нам от Россогора.
Глава 4
С утра я пошел на работу.
Я сурвер-работяга — куда мне еще идти?
И я двинулся дальше уже протоптанной жизненной колеей. Но с небольшими изменениями. Для начала я прошерстил свою жилую площадь, найдя остатки чужого имущества и выставив их за порог в старой сумке с короткой пояснительной запиской «Вещи Тенка». При этом я убедился, что меня видела парочка прохожих и даже поздоровался с ними, хотя ничуть не желал видеть их любопытные рожи. Они прочли записку — и пошли дальше, явно сменив прежнюю тему дискуссии на более новую. Сейчас они пройдутся социальным катком общественного порицания сначала по моему непутевому типа соседу, затем по мне, а под конец не забудут задуматься на тему «а может между ними что-то есть?». Раньше меня бы это встревожило. Раньше я бы их остановил и с почему-то виноватой улыбкой начал бы объяснять, что мол вы ничего такого не подумайте, мы с Тенком хорошие друзья и просто не сложилась соседская жизнь… А сейчас мне глубоко плевать что они там обсуждают.
Собрав свое имущество — то, что воняло чужим телом — я связал его в огромный узел и глянул на старые механические часы с эмблемой Россогора. Раритет! Круглый циферблат и механизм спрятаны в куске хрусталя, в нем же утоплена гордая надпись «Россогор», сзади торчат два медных ключика. Эта вещь досталась мне от прабабки, а та выкупила часы у… история почти бесконечная. Я забрал часы, когда уходил из отчего дома — чтобы отец не пробухал и их тоже. Старые часы показывали, что до момента, когда тут неподалеку собирается наша рабочая бригада оставалось почти два часа — мы собираемся в девять тридцать, хотя многие опаздывают. Ну как многие… некоторые особенные… Бросив еще один короткий взгляд на часы, прислушавшись к своему состоянию, я принялся решительно переобуваться. Уже через пять минут я был на дорожке бегового манежа и в среднем для меня темпе двигался по кругу. Просто равномерный механический бег с мягким приземлением каждой ноги — чтобы не так сильно отдавались болью вчерашние травмы. Так я бегал целый час — под конец сползя до черепашьего темпа и едва дотащившись до дома. Отлежавшись прямо на узле с простынями и полотенцами, я взвалил его на себя и поковылял в банный комплекс Чистая Душа. Там я провел целый час, позволив себе чуток понежиться в горячей воде, а затем еще и постирать все вещи. Что удивительно — сидящий за стойкой парень впервые смотрел при разговоре мне в глаза, а не в журнал. И он разговаривал со мной уважительно — так, как со мной никогда не разговаривали.
Здравствуйте, мистер Амос. Все ли понравилось, мистер Амадей? До свидания, мистер Амадей.
Все они путали мое имя с фамилией и постоянно меняли их местами — как и я сам.
Вернуться домой, развесить белье на заново протянутых веревках рядом с вентиляционной приточкой, а затем неспешно собраться, не забыв ни одну мелочь, снова налепить пластыри, забросить в карман пяток монет… на все это ушло еще полчаса. Топать до места встречи бригады минут десять — так что я безнадежно опоздал и буду там никак не раньше начала одиннадцатого утра — как раз то время, когда неспешно подползают «особенные» члены нашей «дружной» рабочей бригады.
Несмотря на боль шагал я быстро — меня подгонял зверский голод. Бег топит жир. Бег жжет калории. Не будешь подпитывать внутреннюю печку едой — бег тебя иссушит и убьет. Так в мои уже почти безнадежные подростковые времена говорил нам тренер по бегу. А затем меня задавили насмешки сверстников, и я ушел из беговой секции. Так моя спортивная жизнь закончилась.
Кто виноват?
Они, конечно. Затравили меня…
Я едва не споткнулся, когда во мне прозвучал мой же насмешливый и даже глумливый голос, что явственно проскрипел: «Ты виноват. Ты разрешил. Ты позволил». Закашлявшись, я, придерживая рукой саднящую щеку, еще чуток замедлился, позволив ноющим ногам отдохнуть.
С напарниками мы встречались рядом с уличной забегаловкой, расположенной там, где раньше находился книжный остекленный павильон — что-то вроде небольшого читального зальчика, где можно было взять любую книгу из шкафа и почитать, сидя за одним из столов. Моя мама в юности любила сюда ходить — по ее рассказам, запомненным мною в детстве. Но сурверы читать стали гораздо меньше, а вот играть в настольные игры чаще. Таков результат недавно проведенного официального исследования сурверского досуга.
Ага… настольные игры.
Звучит безобидно. На каждом уровне что-то свое, а у нас с ражем режутся на деньги в нарды. Долги наживают лютые. Книги отсюда убрали в архив, а вместо него установили пару киосков, где всегда можно было приобрести слабый алкоголь и немудренные закуски. Столы остались. Как и название «Лучик света». Новые владельцы арендовали эту площадь у семьи Якобс — кто бы сомневался — и заодно получали от них некоторые указания по правилам поведения с клиентами. Поэтому никто не орал на простых работяг вроде нас, когда мы скромно занимали один из пустующих окраинных столов и проводили тут ежедневное утреннее собрание, а следом и распределение работ. А чего владельцам протестовать и орать? Ведь им же все заработанное и принесем рано или поздно.
