— Э…
— Сегодня я это уже слышал — спокойно кивнул я — Эй, Майк, какого черта ты опаздываешь? И почему ты сука не бежал с выпученным глазами, чтобы показать свое раскаяние?
— Э… — улыбка с сонного лица бригадирского сынка пропала начисто. Остановившись в шаге от меня, он судорожно пытался понять, что же тут такое происходит, но пробуксовывал, никак не мог уловить суть и от этого начинал смущаться и злиться. Никто не любит внезапных обвинений, никто не любит ничего не понимать — Ты…
— Может скажешь, что я твое место занял? — предложил я ему — Ну типа это твое место… ведь у нас в бригаде не все равны, да, бригадир? У нас ведь есть любимчики, которым можно опаздывать и не извиняться, можно сидеть на козырном месте постоянно… да, бригадир Радж? Может Майк у нас особенный?
Побуревший бригадир с силой ударил ладонями по столу, едва не сбив свой бесплатную — от заведения — утреннюю чашку эспрессо, чей вкус я ему точно подпортил.
— Хватит! Майк! Ты опоздал! Пришел последним! Почему не извинился перед парнями?
— Извините, парни — послушно произнес Майк, все еще стоя рядом со мной.
— Сядь на лавку! — бригадир усилил нажим, понимая, что сейчас просто нельзя продолжать этот опасный разговор, в котором у разговорчивого ушлепка Амоса-Ануса все козыри. Он обязательно продолжит эту беседу — но позже, без свидетелей. Все же бригадир достаточно мудр и много чего и кого навидался на своем веку.
Майк явно хотел возразить, явно хотел стащить меня со «своего» табурета, но все же пересилил себя, плюхнувшись на лавку и затихнув.
— Распределяем смены — продолжил Радж — Сегодня работы много. С утра три контракта — два групповых и один одиночный.
Гордым словом «контракт» называлось рабочее задание, полученное бригадиром от того или иного частного лица. Мы занимались чисткой вентиляционных шахт, конденсатных колодцев, сточных труб и прочих скрытых от взглядов жителей мест, где вечно скапливалось все самое склизкое, вонючее и просто отвратное. Бригадир получал и распределял задания, назначал на них работяг вроде меня, контролировал выполнение, докладывал заказчику о успешном завершении, получал и выдавал нам деньги, не забывая забрать свою долю. Что приятно — выдавал сразу. Деньги были каждый день. Что плохо — платили маловато. В результате каждый день я зарабатывал от четырех до шести динеро. На еду, особенно если готовишь себе сам, вполне хватало в теории. Теперь то точно хватит — без нахлебника соседа.
— Я возьму одиночное задание — спокойно произнес я, зная, что возражать никто не будет.
— Продано — бригадир с облегчением кашлянул, явно боявшись, что я начну вспоминать сколько раз его сынок Майк брался за одиночное задание. Ответ — ни разу.
Поднявшись, я, ни на кого не глядя, забрал у бригадира тонкую и нифига неудобную одноразовую ленту из тонкой почти прозрачной бумаги. На таких лентах, что многими назывались телеграфными, печатался текст рабочих заданий — что надо сделать и на каком участке. Читать неудобно, хранить ленту еще неудобней, поэтому все чистильщики имели при себе различного рода коробочки. У меня вот была металлическая коробочка от конфет Бэрклис, перетянутая широкой красной резинкой. Коробочка служила вполне пригодным хранилищем для телеграфных лент и всяких всегда нужных мелочей. У меня там лежали швейные иглы, какие-то найденные болтики, шайбочки, пружинки…
Прочитав задание на сегодняшнее утро, я двинулся по улице, уже не обращая внимания на сидящих за столом. Я не делал этого демонстративно публики и ненависти ради. Нет. Я просто оставил их позади — во всех смыслах. На ходу убрав ленту с заданием в коробку, а ее во внутренний карман куртки, я поправил ремень тяжелой сумки и чуть ускорил шаг. Быстрее начну — быстрей закончу. Затем обед. Потом, при имеющемся на то желании, можно продолжить работу, взяв следующее задание. Но это уже не обязательно — хотя до сегодняшнего дня я постоянно отрабатывал полную смену, а порой еще, после наспех проглоченного ужина, отправлялся на третье задание. Еще бы — ведь бригадир раньше всегда мог надавить на меня и заставить отработать еще пару часов. Ведь бригадиру не помешают лишние деньги. А сурвер Амос такой безотказный и послушный…
Подняв глаза, я увидел тянущуюся под потолком красную недавно подновленную надпись со все той же сакральной фразой:
«ТЫ СУРВЕР — И ТЫ СТАРАЕШЬСЯ!».
Хорошо хоть часть лозунгов убрали — раньше от них рябило в глазах. Это инициатива «давайте без перегибов с пропагандой» исходила от помощницы Смотрящего за нашим уровнем сурвера Нэнси Кловерфилд. Говорят, что она безумно дорожит своей фамилией и поэтому заставила мужа принять ее, отказавшись от своей. А еще она женщина умная. Сумела надавить на управление нашим шестым уровнем, чтобы те наконец избавились от двух третей никому не нужных лозунгов с устаревшими призывами, что к тому же были окрашены в красный. Вместо этих лозунгов художники, пусть аляповато, но все же красиво изобразили на стенах природные красоты, а кое-где на потолке появилось голубое небо с белоснежными облаками. И стало действительно лучше. Даже настроение в целом у жителей поднялось. А когда там и сям появились удобные скамейки, а перед ними большие прозрачные витрины с реально живыми цветущими растениями… многие сурверы уже знали за кого будут голосовать в следующих выборах Смотрящего. А помощница Смотрящего Нэнси Клевер, как ее чаще всего называли, получила прозвище «Эльфийка». Вроде как за свою любовь к живой зелени, которая ведь появилась не только на крытых улицах шестого уровня Хуракан, но и в различных заведениях.
Эльфийка Нэнси Клевер — будущий Смотрящий шестого! Голосуйте! Ты сурвер — и ты стараешься!
Тихо рассмеявшись, я медленно провел ладонью по продолжающему пульсировать от боли затылку. Скоро рана заживет. Рана телесная, физическая. А вот рана душевная…. Она вроде как даже разрастается с каждым днем. Я становлюсь все злее. Как же странно — ведь читал в одной старой книге, что кровопускание успокаивает, а крови за последний день мне выпустили прямо много… Проведя языком по разбитым деснам и губам, я тихо рассмеялся, стараясь не замечать пронзающей меня при каждом шаге боли.
Да…
Мне больно. Мне страшно. Мне обалдеть как некомфортно и все, чего мне сейчас хочется — запастись едой и водой, забиться в свою условно безопасную норку и там затихнуть хотя бы на неделю, залечивая раны и надеясь, что взбаламученный мной омут говна успокоится. Мне очень хочется исчезнуть… Ведь я именно такой — Амос-Анус… Как там меня в школе называли? Робкий Анус с неправильный прикусом? И я ведь я улыбался, кивал, а затем днями не ходил в нашу гордую сурверскую школу, где всегда царит дух товарищества и взаимопомощи… Вот и сейчас мне хочется незаметно прокрасться вдоль стены до своей комнатушки и…
Моргнув, я удивленно вытаращился вправо — мое правое плечо скребло по стене, а сам я медленно двигался вдоль нее робкими мелкими шажками, втянув голову в поднятые плечи и стараясь не привлекать к себе внимания. Как я тут очутился? Когда изменилась моя походка? В затылке часть и больно запульсировало…
— Эй, Анус! — насмешливый полузнакомый голос — Куда крадешься, плесень?
В плечо вцепились крепкие пальцы, меня силой развернули к себе. Большой растянутый в насмешливой улыбке рот дыхнул чесноком, луком и гнилью.
— Как ты, Анус? Давно не видели…
Мой кулак впечатался прямо в эти красные губы и белые зубы. Я не умею бить. Я не умею драться. Но ударил я сильно, вложив в удар всю еще не утихшую злобу и заново вспыхнувшее презрение к самому себе.
— Ох… Ашлох! — отшатнувшись, крепкий высокий блондин машинально схватился за разбитые губы, в глазах блеснули слезы боли — М-м-м…
Я пнул его точно в развилку. Прямо по яйцам.
— О-ОГХ!
Сложившись, он упал на колени и скрючился в столь знакомой мне позе — я частенько лежал в ней в школе да и во взрослой славной жизни сурвера. Стоило вспомнить об этом, и я с огромным трудом удержал себя от пинка по так удачно подставленной перекошенной роже. Нет… Нет! Вместо удара я заговорил, неспешно опускаясь на корточки рядом со стонущим однокашником — Серж Бугров. Неплохой в принципе парень. Просто тупой. Он ведь оскорблял меня в школе и издевался надо мной лишь потому, что так поступали другие. Тупой парнишка, не имеющий собственного мнения и поступающий как остальные. А когда на него обижались — я в том числе высказался пару раз со слезами — он искренне удивлялся — мы же просто шутим и веселимся. В чем проблема, бро?
