Обратив мрачный взгляд на Добровольского, майор с неохотой отрывисто дернул подбородком. Прапорщик понимающе моргнул, едва обозначив кивок движением век.
И тут из-за плеча Гуревич услышал исполненный внутренней силы, решимости голос:
- Майор...
'Нет, определенно это не комендант, - подумал Гуревич, не успев обернуться. - Наверняка - начальник охраны. Больше некому'. И оказался прав.
-Майор, - настойчиво повторил немец. Причем по-русски повторил, что больше всего удивляло. Взгляды Гуревича и немецкого офицера встретились. Это столкновение оказалось сродни обмену ударами закованных в сталь рыцарей - столь же исполненное решимости. Рустам понял, заранее предугадал по взгляду противника весь разговор. Немец между тем продолжал. - Я знаю, что ты собираешься сделать. У меня к тебе просьба - как к солдату.
- Как к солдату, говоришь? - зло усмехнувшись, ответил Гуревич. - Может ещё о чести поговорим?
- Я скажу, а ты поступай, как хочешь, - пожав плечами, равнодушно ответил офицер.
Переглянувшись со своими, Рустам коротко бросил в ответ:
- Хорошо, слушаю. Только быстро.
- Дай мне умереть с оружием в руках - как солдату, а не овце на заклании.
- Иш ты! - усмехнулся Гуревич. - Где же твоя честь была, когда ваш полк входил в мирный город? Когда ваши войска нашу страну оккупировали - и второй раз уже, заметь! А вот напомни: сто лет назад твои коллеги в такой же ситуации как поступали? Или думаешь мы забыли о лагерях, сожженных городах, миллионах жертв?
- Сто лет назад, майор, ваши праздновали победу на обломках моей родины, - смело ответил немец.
- А ведь ты нарываешься... - задумчиво пробормотал Рустам. - Определенно нарываешься. Но так и не ответил - отчего я должен к ТЕБЕ испытывать уважение и поступать по чести?
- Ты и я, русский, - это только мы, - по-прежнему не дрогнув ни единой чертой ответил немец. - И отвечаем в первую очередь за себя. То, что свершилось - не переменить. Хотя, если тебе важно, я осуждаю преступления нацизма. Только ведь и ты не испытываешь мук совести за агрессии вашей державы. Ни к чему эта лирика, майор...
- Считаешь, твоего раскаяния мне достаточно? - ухмыльнувшись, спросил Гуревич.
- Я считаю, что тебе достаточно себя. Ведь вы, русские, всегда были щепетильны в вопросах чести и честности. А если я не прав, ответь: разве честен тот, кто поступает честно лишь с равным, а со стоящим ниже - как придется? Разе в этом ваша честь, та избранность и всепрощение, на которые столько лет молитесь? Свою подлость не оправдать чужой. - здесь впервые за весь разговор на лице немецкого офицера на миг проступила гримаса, должная символизировать улыбку. Однако улыбка вышла страшная, вся какая-то звериная, волчья. И тут же исчезла без следа.
- Умеешь говорит, - зло усмехнулся Гуревич, ответив. - Неспроста такая осведомленность... Из эмигрантов? - Немец небрежно отрывисто кивнул. - И, конечно, ненавидишь нас?
- А ты как думаешь? - дернув щекой, ответил вопросом немец.
- Ясно с тобой всё... - кивнул Рустам. И еще раз пристально взглянул в лицо офицера. Белесые, совсем соломенные волосы, светлые - до лазурной голубизны глаза. Широкие скулы словно высечены из мрамора, наподобие бюстов античных скульпторов - и только нервное подергивание желваков говорит о жизни.
- Иван Александрович, - обратился Гуревич к Добровольскому. - Верни офицеру пистолет.
- Командир... - тихо произнес прапорщик неслышно - одними губами. На лице явственно читалось неодобрение.
- Давай, Иван Александрович, не тяни... - настойчиво повторил просьбу майор. Добровольский со вздохом извлек из сваленного у пролома в кучу оружия истертый вальтер. Взвесил на руке и небрежно кинул немцу.
- Хватит тебе? - уточнил Гуревич, не отрываясь от глаз офицера.
- Вполне, - коротко кивнул тот в ответ. Привычным движением передернул затвор, снял с предохранителя. Ладонь с оружием неспешно поднялась к виску. Сталь прижалась к телу. Офицер на миг застыл - застыли все вокруг: от разведчиков до сослуживцев. Гуревич продолжал не мигая пристально выдерживать взгляд немца. Офицер чуть грустно, но с каким-то внезапным искренним внутренним светом улыбнулся вдруг. И Рустам уже нисколько не удивился тому, что случилось через краткий миг.
Порывистым легким движением офицер выбросил руку с оружием вперед, целя в разведчиков. И даже успел дважды выстрелит - правда на опережение: пули ударили в стену в полуметре над головами диверсантов. Люди Гуревича не дремали - каждый прекрасно понимал, что нечто подобное могло случиться. В итоге раньше, чем немец успел прицелится, одновременно пять или шесть автоматов коротко ударили в ответ.
От попадания сразу пар десятков пуль офицера отбросило к дверям. Стоящие по бокам офицеры, белые от страха, оказались щедро испачканы кровью. И тем не менее, уже почти мертвый, обездвиженный, бессильный, немец до самого конца продолжал судорожно сжимать в ладони пистолет. И пристально смотреть в глаза Гуревичу. Пока обескровленные веки не дрогнули, а глаза не закатились, обнажив белки.
- Всё, уходим, - произнес Рустам, как только все закончилось.
- Может помочь, командир? - прищурившись, поинтересовался Добровольский.
- Нет, ребята, спасибо, - тяжело улыбнулся в ответ Гуревич. - Этот офицер ведь прав: нельзя оправдывать свою подлость. И уж если грешить, то не перекладывая вину на чужие плечи. Идите...
Как только последний разведчик скрылся в поеме, Рустам обернулся к продолжавшим стоять в оцепенении немцам. Те как-то заискивающе улыбались, хотя в глазах явственно читался неподдельный ужас. Никто так и не понял до сих пор, что произойдет дальше.
Тренированным жестом майор сбросил с плеча автомат и, отступив на шаг, нервно нажал на спуск...
... - Быстрей, быстрей! Отходим уступами! - Гуревич, за неимением привычной гарнитуры, вынужден оказался надсадно кричать, перекрывая стрекот выстрелов, гулкие раскаты разрывов. За спиной отступающих разведчиков земля горела, причем буквально. Последний этаж горкома - со всей документацией штаба, вычислителями и прочим имуществом - пришлось ликвидировать первым делом. Остальные разрушения в основном касались уличных боев.
Какое-то время диверсанты отступали 'на броне' - танк удалось сохранить в целости. Да ещё и лихо подбить три из четырёх оставшихся у противника. Тут дело скорее в везении: уж слишком поспешно вылетели на площадь поднятые по тревоге экипажи. Эта небрежность и сгубила дело: тремя расчетливыми выстрелами удалось разворотить борта противнику. Последний танк то ли прятался, наученный горьким опытом, то ли просто оказался чересчур далеко - и опоздал на поминки. А уж как разбегались патрульные при встрече! Так что ехали десантники шумно и весело.
