Ознакомительная версия.
Разгрузка и сброс мусора с отвесного склона заняли у селадоров весь день. Трехсоткилограммовые стенки разрезанных контейнеров следовало сначала положить на тележку, затем вытолкать ее по грузовому трапу из трюма на палубу, а с палубы – скатить по сходням на землю. Я не рискнул остановить истребитель слишком близко к краю провала, и перед тем, как отправить в него фрагмент артефакта, тот приходилось буксировать на тележке еще около ста шагов. После чего табуиты дружными усилиями опрокидывали ее набок и, довольные, наблюдали, как обломок столпового металла, ударяясь о камни, с грохотом падает вниз и исчезает в непроницаемом мраке.
А мы с экипажем тем временем отдыхали от трудов праведных, свято соблюдая закон перевозчиков, который гласил: погрузочные и разгрузочные работы – обязанность клиента, а наш долг состоит лишь в том, чтобы его богатство благополучно добралось до места назначения. Дабы не мешать табуитам, мы разбили бивак с теневой стороны «Гольфстрима» и предались блаженному ничегонеделанию, попивая портвейн и поедая подаренные нам в дорогу «райские» деликатесы, от которых лишь Физз почему-то брезгливо воротил морду.
Кстати о портвейне, чей вкус восхитил нас еще в первый день нашего пребывания в Гексатурме. Главный секрет этого напитка, делающий его изысканнее и крепче лучших вин Аркис-Капетинга, был на удивление прост. На его производство шел виноград, выращенный только под куполами «Инфинито». А само вино крепилось затем до нужной кондиции чистым спиртом, получить который нынче можно было также лишь в храме Чистого Пламени и больше нигде.
Узнав про эту подробность, де Бодье пригорюнился. Его мечта открыть в будущем свой винодельческий заводик, чтобы создавать на нем вина по рецептам табуитов, пошла прахом. Огонь являл собой неотъемлемую часть технологии возгонки и очистки спирта, без которых использовать тот для производства крепленых вин было нельзя. Ладно хоть гранд-селадор сдержал свое слово и за те дни, что мы гостили на станции, показал нашему механику внутренности Неутомимого Трудяги, а также «черную грязь» из контейнеров Макферсона. Приобщение Гуго к великой тайне повергло того в эйфорию и заставило забыть о винодельческих прожектах. Разве что когда Сенатор вкушал портвейн, после каждого выпитого стакана он качал головой и издавал печальный вздох, вспоминая невзначай о несбыточных светлых грезах…
В обратный путь «Гольфстрим» двинулся, став легче почти на шестьдесят тонн, и потому катился заметно резвее, нежели груженый. Тамбурини-младший продолжал всматриваться в даль с марсовой мачты, но так и не видел ни змеев-колоссов, ни вактов, ни вообще сколько-нибудь достойной цели для наших орудий. Что ж поделать – самый что ни на есть настоящий край света. Вон они, склоны Великого Восточного плато: тянутся по левому борту нескончаемой стеной и видны невооруженным глазом. Все, что здесь можно обыскать, давно обыскано вплоть до границ Брошенного мира, и все ценное, что при этом было найдено, вывезено отсюда еще пару веков назад.
Зверье также не жаловало бесплодные окраины мира. Оно обитало в основном там, где приходящие из Антарктики ливни сбирались на склонах плато в бурные потоки, а затем стекали вниз, заполняя мутной водой впадины и котловины – места традиционного водопоя атлантической фауны. По пути в Бискайскую долину мы не наткнулись ни на одно такое место. И теперь, возвращаясь в Гексатурм по собственным следам, я мог бы даже заключить с Дарио пари насчет того, что в этом рейсе нам вряд ли посчастливится увидеть тварь крупнее обычной змеи или черепахи.
Хороший выдался рейс, что ни говори. В эти дни я, Долорес, Гуго и Физз практически вернулись в старые добрые времена, когда мы были по-настоящему свободны и колесили по миру, зная, что в любом из его уголков нас встретят как друзей. И сколько теперь осталось таких уголков? Раз-два и обчелся. Но как бы то ни было, они еще существовали, а значит, не все для нас было потеряно…
Так думал я, вращая штурвал и приближая тот час, когда на горизонте вновь покажутся башни Гексатурма, который сегодня мы имели право называть своим домом и убежищем. Думал и не знал, что на самом деле единственное убежище, которое у нас осталось, находилось здесь, на «Гольфстриме». И что некогда неприступная крепость табуитов больше не могла служить нам защитой…
Тревожный окрик Малабониты прозвучал так внезапно, что я, умиротворенный погожим утром и неторопливой ездой, не сразу уразумел, что стряслось. «Заснула и сорвалась с мачты!» – первое, что промелькнуло у меня в мыслях, хотя, если бы это было так, я непременно увидел бы, как наша впередсмотрящая брякнулась на палубу. Но этого не произошло. Долорес продолжала стоять на марсе и кричать… нет, вовсе не ругательства, а призывала меня остановиться. И я, естественно, не имел права ей не подчиниться.
– Стоп колеса! – крикнул я в коммуникатор моторного отсека и, застопорив штурвал, поспешил на палубу…
– Что стряслось? – задрав голову, спросил я Долорес полминуты спустя, когда истребитель остановился и грохот колес умолк.
– Живо лезь сюда, Mio Sol! – отозвалась она, не сводя взора с горизонта. – На это тебе надо самому посмотреть!
– Вот дерьмо! – пробормотал я и, отерев потные руки о комбинезон, покарабкался на мачту так быстро, как только мог…
Судя по карте, Моя Радость должна была вот-вот узреть башни Гексатурма. Именно их верхушки она только что и заметила. И хотя извещать меня об этом было необязательно – все мы и так знали, что к полудню доберемся до крепости, – тем не менее Малабонита не только сделала это, но и подняла тревогу.
И, надо думать, неспроста, раз у нее даже не нашлось слов, чтобы описать то, что она увидела на горизонте…
Все до единой башни были на месте и маячили на фоне затянутого рассветной дымкой далекого склона Африканского плато. Однако что за ерунда: две из них – вторая и четвертая – изменились совершенно невероятным образом! Та ненормальная башня, что была ближе к нам, стала на целую четверть короче и выглядела так, словно ее верхушку откусил какой-то исполинский монстр. А другая, будучи надломленной в верхней трети, накренилась на запад. И теперь она выступала из некогда стройного ряда знаменитых на всю Атлантику символов Гексатурма, словно сильно расшатанный зуб из череды здоровых зубов.
Дымка, что окутывала крепость, тоже была довольно странная. Не голубоватая – та, что затягивает горизонт и манит в дальние странствия романтиков вроде Дарио, – а грязно-серая и сносимая ветром в Червоточину. Но если метаморфозы с башнями я пока объяснить не мог (на мираж это явно не походило), то витающая над ними муть была не чем иным, как огромным облаком пыли. Оно поднялось чуть ли не вровень со склонами Гибралтарского прохода и лишь над крепостью, а значит, виноват в этом был явно не ветер. И не Кавалькада, о которой я подумал во вторую очередь. Чтобы она так напылила, дону Балтазару пришлось бы долго и беспрерывно гонять свой отряд кругами по равнине у стен Гексатурма. Что, сами понимаете, вряд ли можно считать разумной версией того, что творилось там в эти минуты.
Ознакомительная версия.
