Ну да, для убедительности только слезы не хватает. Суровой мужской слезы на каменном лице железного генерала. Примерно в такой последовательности прилагательных и причастий…
В одном генерал был абсолютно прав, я действительно еще мало что понимал. Но если появился шанс разобраться, надо им пользоваться. И задавать вопросы последовательно и четко, не стесняясь выглядеть дураком. Самая удобная позиция задавать вопросы, между прочим. Дураку все всегда объясняют на пальцах и при этом неизбежно проговариваются.
— Ладно, Батя, ты хочешь сказать, что у того подполковника, которому я начистил ряшку в баре, такая большая и мохнатая лапа, что даже зам. начальника Службы Стратегической разведки разводит руками…
— А при чем тут подполковник?
— Здрасьте — приехали! Из-за этого черножопого… — Чернов (привычка разведчика!) предупреждающе кашлянул. — Хорошо, буду политкорректнее, — согласился я. — Только чуть-чуть… Итак, из-за этого черномазого я схлопотал полное разжалование и восемь лет лишения свободы, которые потом заменили штрафбатом. А ты меня спрашиваешь — при чем тут он? Интересно…
— Я же говорю — ничего-то ты, Сережа, не понял!
— Тогда объясни! А не тяни кота… За то самое, что любят кошки…
— Хорошо! — Чернов сильно хлопнул кулаком по раскрытой ладони, словно окончательно на что-то решился. Тоже знакомый жест, его, характерный. — Начнем с самого начала, Кир. Ты что же, до сих пор полагаешь, что тебя, боевого офицера-десантника, упекли в штрафбат за то, что дал кому-то по морде у стойки?
— Не только у стойки, я его еще и по полу повалял, — слегка поидиотничал я.
— С чем тебя и поздравляю, — пробурчал Батя. — А вспомни, чем ты занимался непосредственно перед этим? Ничего в голову не приходит?
«А ведь приходило, между прочим, — подумал я. — Пусть как версия, пусть в порядке бреда, но крутилось в голове… Ай-яй-яй…»
Непосредственно перед дракой в баре я со своими разведчиками принимал участие в экспериментах по телепортации. В качестве подопытных кроликов, если быть точным. И потом улизнул с закрытой военной базы в город нажраться. Потому что из всего моего взвода целым остался только я один, а в живых — шестеро, да и те на положении инвалидов.
— Значит… — я вскинул глаза.
— Вот именно, Сережа, — подтвердил Чернов. — Тебя не осудили, а ликвидировали. Изолировали, можно и так сказать. Как свидетеля и участника эксперимента на людях. Тем более — неудачного эксперимента, со многими человеческими жертвами. Это победителей не судят, а проигравших — как раз берутся судить все кто попало. Что характерно, совершенно беспроигрышное занятие — судить проигравшего… Правительство проводит эксперименты на людях, красиво звучит? В духе общественного согласия? Представляешь, что было бы, если бы эта информация каким-нибудь образом просочилась?
— Пожалуй, да… — согласился я. — Но все равно, Батя, нелогично. Кроме меня осталось же еще шестеро наших ребят.
— Которые тем же вечером, пока ты нажирался в баре, благополучно скончались в санчасти военной базы. Чему, учитывая их состояние, никто особенно не удивился… Да, — вспомнил он, — ты же не мог этого знать, тебя сразу взяли, тепленького, в тот же вечер. А занималась этим, чтоб ты знал, Служба Президентской охраны, организация, открыто конкурирующая с нашей Службой разведки. Именно они курировали этот проект. Под непосредственным руководством начальника «охраны короны» флот-адмирала Сары Тонги. Между прочим, школьной подруги нашей госпожи Президента…
— Вот даже как…
— Именно так, — подтвердил генерал.
— Дерьмо! — искренне прокомментировал я. А что тут скажешь? Одно дело — смутно догадываться, другое — твердо знать.
Теперь я знал твердо. Радости от этого никакой, а впечатление — как будто нахлебался помоев. «Слова закончились, начались эмоции», — как говаривал мой друг Цезарь…
— Ну, что скажешь, Сергей?
— А что тут скажешь… Я-то в свое время голову ломал… А в сущности — все просто. Все лежит на поверхности, — ответил я.
— Вот именно! — подтвердил генерал. — В политике, Кир, всегда все просто. Даже по сравнению с обычными человеческими отношениями, где обязательно включается фактор нервов и прочей непредсказуемости. А в политике бывают только неожиданности, непредсказуемости в ней быть не может. Ищи, кому выгодно, и обязательно найдешь, кто виноват. Только так! Поверь старому битому генералу: все, что говорят о сложности политической игры, — это, мой дорогой, от лукавого. Вся эта пресловутая сложность — не более чем попытка замазать очевидное. Все просто, Сережа, и чаще всего — до отвращения просто. Скажу тебе это как человек, который уже больше трех лет варится в самом глубоком котле имперской политики…
* * *
Действительно, что тут скажешь? Большая политика раздавила маленького армейского капитана. С точки зрения политики вполне допустимые потери.
С точки зрения капитана? А вот меня-то как раз никто и не спрашивал…
«Политика — да! Куда от нее деваться? Люди — пешки, а главные государственные интересы — шах и мат противоборствующей стороне!» — думал я. Дело даже не в том, что пешкам, разменянным по ходу игры, от этого не легче. Дело в том, что пешкам никогда не становится легче. И никогда не станет, вот в чем фокус!
А чего я хотел? Почему должно быть по-другому?
Наверное, в людях — пешках все-таки неистребима надежда, что где-то там, наверху, сидит хоть кто-то умный и честный. Кто заботится не только о собственной власти, а радеет об интересах всех и каждого. Вот развился сам по себе из себя, и сидит, и радеет, и болеет душой, и не спит ночами, и днями думает всю ту же нелегкую думу…
Идиотизм, конечно! Казалось бы, уж война-то должна избавлять от таких иллюзий, но ведь нет… Все-таки опыт показывает только одно — что он, опыт, никогда и ничему не учит. И научить не может, как ни колотит и в лоб, и по лбу, и прямо по больной голове.
Наверное, с точки зрения господина Опыта, люди — исключительно непробиваемые существа. Не самая веселая точка зрения, но я полагаю, что заслужил право на определенный жизненный пессимизм.
С точки зрения выживания — пессимизм куда более адаптируемая концепция. Как говорил все тот же умница Цезарь: «Где оптимист увянет, там пессимист прорастет корнями».
«Да здравствуют великие пессимисты всех времен и народов! — помнится, говорил он. — Именно они превращали оптимистический кретинизм большинства в здоровое чувство юмора! Выпьем, Серж, за критическое мироощущение — основу основ любого знания о себе…»
