Вначале на последнюю фразу не обратил внимания, тем более что господин Грейм, увлекшись рассказом, слегка оттаял и даже предложил мне портвейна — не привычного нам лилового пойла с запахом навоза, а настоящего, португальского. Налил и себе, продолжая вспоминать о делах давно минувших.
Биография у дедушки оказалась весьма примечательная — практически ходячий учебник истории XX века. Грейм запросто сыпал именами людей, с которыми довелось встречаться: Вильгельм II, Гудериан, фон Лееб, Муссолини, Дольфус, Роммель, Аденауэр — политики, военные и даже один император.
Он побывал в Испании и Польше, его рота входила в Париж, два месяца воевал на Восточном фронте, однако был ранен и переведен в другую часть. После госпиталя успел отличиться в Африканском корпусе Лиса Пустыни (об этом свидетельствовал «Рыцарский крест»), потом снова Франция и снова Остфронт — на этот раз проходивший уже по предместьям Берлина.
В плен попал к русским, отпустили быстро — всего через пять месяцев. Через американскую зону оккупации вернулся домой, в Кобленц. В пятидесятых участвовал в создании Бундесвера, ушел в отставку в 1963 году в звании генерал-лейтенанта. Вторую мировую закончил подполковником, что для немалых заслуг Грейма было необычно: старик, пожав плечами, сообщил, будто с продвижением по службе «имелись трудности», особенно после известных событий июля 1944 года.
— А сдались в плен где? — бестактно спросил я.
— О, вот как раз после того самого «странного» боя под Куммерсдорфом, — сказал Грейм. — Это в окрестностях Берлина, если вы не знаете. Кстати, после Великой войны начинать все заново пришлось тоже в Куммерсдорфе, в тамошней танковой школе при артиллерийском полигоне Рейхсвера — в автомобильных войсках, когда генерал Гейнц Гудериан еще был начальником штаба…
— Вы дважды сказали «странный», «уникальный». — Я зацепился за ключевые слова. — При вашем очень солидном опыте двух мировых войн… История со сражением против англичан в восемнадцатом? Да, действительно, для тех времен встречный танковый бой являлся событием редкостным, — но весной сорок пятого? После того, как вы прошли всю войну?
Грейм скупо улыбнулся углом рта.
— Вы, юноша, не дослушали. Не опережайте события. Если вам действительно интересно, я могу рассказать в подробностях, тогда вы поймете, что я подразумевал под словами «странный» бой.
— Конечно! Я не отнимаю ваше время, герр Грейм?
— Оставьте. Я… гм… очень пожилой человек, времени у меня более чем достаточно. Курите, если хотите, в баре есть французские папиросы — держу для редких гостей, я бросил лет двадцать назад.
Рассказ Эвальда Грейма
…К 20 апреля 1945 года даже завзятым оптимистам стало окончательно ясно: все кончено. Выбор был невелик: подороже продать свою жизнь или отходить к западу. Натиск русских войск, устремившихся к Берлину с севера и юга и охватывавших столицу огромным кольцом, остановить было невозможно никакими силами. Достаточно упомянуть, что Третья и Четвертая танковые армии русских всего за двое суток прошли больше девяноста пяти километров — они отлично усвоили теорию танкового прорыва и глубокого охвата…
Ладно бы только русские! Постепенно терялось управление войсками, оборонявшими Берлин, в штабах царила жуткая неразбериха. Умника, которому пришло в голову провести в начале апреля оргштатную реформу, следовало бы расстрелять перед строем: ни один штабной, начиная от офицеров ОКВ-ОКХ и заканчивая ротными командирами, не мог толком объяснить, какая из «новых» дивизий является танковой, а какая панцергренадерской.
Количество разнообразных «боевых групп», отдельных рот с собственными наименованиями и прочих непонятных подразделений росло как на дрожжах и учету не поддавалось — что ни день, то новшество. Разумеется, порядка и организованности эта бесконечная сумятица не добавляла, вовсе наоборот — становилось только хуже. Однако куда уж хуже!
…Я тогда был назначен начальником штаба полка танковой дивизии «Курмарк», входившей в девятую армию группы «Висла». Впрочем, к двадцатым числам апреля что от самой группы армий, что от дивизии мало что осталось. Русские наступали по широкому фронту, прорвав оборонительные рубежи в районе Котбуса — Шпремберга, часть войск противника рвалась строго на запад, к Торгау, навстречу американской Первой армии, но основная масса танков устремилась на северо-запад: через Фенау на Ютеборг и далее к Потсдаму.
К вечеру 26 апреля положение стало критическим — как бы плохо ни было со связью и разведкой, стало ясно: дивизия и части, державшие оборону в нашей зоне ответственности, оказались в полном окружении. Руководство девятой армии на вызовы не отвечало и полностью потеряло управление над нами, приказы из Берлина противоречивы и неадекватны сложившейся обстановке.
Одно мы знали точно: с Эльбы для деблокады котла идет группировка, созданная в двенадцатой армии генерала Венка.
Наконец мы получили приказ прорываться на запад. Пускай части были измотаны непрерывными оборонительными боями, пускай не хватало боеприпасов и горючего, но оставаться в котле означало верную смерть.
Часть самоходных орудий пришлось бросить, оставшееся горючее слили в танки — прорыв начался в ночь на 29 апреля, и ко второй половине дня дивизия «Курмарк» при поддержке пехоты прорвала слабую оборону не успевшего окопаться противника и создала коридор на Луккенвальде шириной два километра.
Я выходил из окружения вместе с первой ротой нашего полка — в ней осталось четыре «Тигра», две «Ягдпантеры», восемь «Пантер» и четыре «Хетцера», не считая небольшого количества вспомогательной техники. Сразу за нами шел арьергард, обязанный прикрыть отступление.
Чтобы избежать ненужного риска, дивизия отступала небольшими группами, обязательно в сопровождении пехоты: нас прикрывали фанен-юнкера дрезденской кадетской школы. Точкой встречи был назначен Шперенберг, в двух десятках километров южнее Берлина — туда русские пока не добрались, и Венк шел в том же направлении. В соответствии с поступившим приказом уцелевшие подразделения нашей дивизии должны были усилить группировку двенадцатой армии.
Нам несказанно везло — это был лесистый район с большим количеством озер. Зная дороги, можно было не рисковать и двигаться ночью. По моим предположениям, к вечеру 30 числа мы оторвались от противника не менее чем на двадцать пять километров, русская авиация и штурмовики не появлялись: они сосредоточились на оставшейся позади линии фронта и оборонительных рубежах. Пока что здесь была территория Германии.
