О том, что если всё пойдёт так, как запланировано в их департаменте, никаких пересадок ашиновцам не понадобится, и заботу о пароходе, припасах и многом другом возьмут на себя совсем другие люди, Остелецкий, разумеется умолчал. Первое впечатление — первым впечатлением, но ему ещё многое предстояло выяснить, прежде чем планы Юлдашева (весьма, надо сказать, амбициозные) начнут воплощаться в жизнь, превращаясь в зафрахтованные суда, полученные с воинских складов винтовки и шинели, мешки с крупой, ящики с консервами, бочки с солониной и прочие вещи, жизненно необходимые в подобном мероприятии.
Беседа с Ашиновым не заняла много времени — говорить о делах по-настоящему серьёзных здесь, посреди шумной толпы, да ещё и стоя на ногах, Остелецкий не хотел. А потому, договорившись с «вольным атаманом» о встрече в более приватной обстановке, он отошёл к ожидающим его студентам. С ними ему повезло — в «Чебышах» он застал не только Аристарха, но ещё и этих трёх молодых людей, как раз собиравшихся на лекцию в Политехнический. Таким образом, зверь, можно сказать, сам вышел на охотника: пробежав глазами письмо двоюродного брата, Аристарх и тут же, не теряя времени, представил питерского гостя своим товарищам. Наскоро обсудив с ними предстоящее мероприятие (Остелецкий, желая присмотреться к возможным спутникам, не торопился раскрывать свои на них планы) они совсем собрались уходить, когда в дверь постучали, и на пороге комнаты возник встрёпанный гимназист. Он испуганно уставился на Венечкин мундир и, совсем было, пустился наутёк, но тут хозяин комнаты схватил его за рукав и, извинившись перед гостями, вывел в коридор. В течение минут пяти оттуда доносился невнятный бубнёж — то громче, то тише, то вовсе с паническими нотками, после чего, Аристарх вернулся, таща за собой, словно на буксире, давешнего гимназиста, слегка, ещё более взъерошенного, потного, но, похоже, оставившего мысль о немедленном бегстве. Представив его Остелецкому как Матвея Анисимова, он попросил взять того под покровительство: «малый и сам рассчитывал присоединиться к абиссинским поселенцам, а в „Чебыши“ пришёл за советом: как бы устроить это половчее, поскольку из дома он сбежал, нужных бумаг не имеет, а без них записываться в переселенцы общим порядком — нечего и думать. Так может, штабс-капитан в качестве ответной любезности сумеет как-то помочь»?
Остелецкий нутром чуял, что в этой истории не всё ладно — но такой несчастной, такой напуганной была физиономия гимназиста, что он неопределённо пожал плечами и предложил «беглецу» следовать за ним — «поглядим, что можно сделать». И был вознаграждён вспышкой надежды на полудетском лице, от которой в комнате на миг стало как будто светлее, а Венечка понял, что просто не сможет теперь отделаться от нового кандидата в попутчики под каким-нибудь благовидным предлогом. Как говорят в Малороссии: «не мала жинка клопоту, та купила порося». Так вот, это прямо-таки про него, про штабс-капитана по Адмиралтейству Вениамина Остелецкого — с его неумеренным романтизмом в душе и верой в человека, так и не изжитых на службе в далеко не самом романтическом и человеколюбивом департаменте Российской Империи.
Следующие четыре дня после столь удачно обернувшегося для знакомства со штабс-капитаном Матвей провёл в «Чебышах», у Аристарха. Идти ему было особенно некуда; появляться в окрестностях родной Воронцовской улицы он боялся, опасаясь встречи с отцом. К тому же, гимназист вполне допускал, что разъярённый выходкой отпрыска Фаддей Лукич если и не донесёт на него в полицию официальным порядком, как и потенциального смутьяна — то уж наверняка попросит знакомых городовых и квартальных (а таких у него половина Москвы), чтобы те при случае изловили блудного сынка и доставили для отеческой расправы. Приходилось сутки напролёт торчать в тесной комнатёнке, спать на полу, на брошенной на голые доски тощем матраце, укрываясь гимназической шинелью, и дышать спёртым воздухом, в котором ароматы несвежего белья перемешивались с запахом кислых щей, которые студент приносил для своего постояльца из соседней обжорки. Этот неистребимый запах, впрочем, обильно был сдобрен кошачьей вонью — дворник, чья каморка располагалась на первом этаже, под Аристарховым обиталищем, кошек любил и прикармливал в нездоровых каких-то количествах. Добавляли колорита так же и звуки, которым совершенно не препятствовали здешние стены — обитатели «Чебышей» привыкли ложиться спать поздно, и ежедневно в одной из соседних комнат случалась попойка, так что гам, гвалт, звонбутылок и, конечно, песни разносились по узким коридорам до самого утра. Порой эта какофония прерывалась зычным голосом дворника, пытавшегося призвать «господ скубентов» к порядку. Празднующие в таких случаях сбавляли тон, но ненадолго — стоило дворнику удалиться с сознанием честно выполненного долга, как всё начиналось заново, и Матвею оставлялось только изумляться, как здешние обитатели этого клоповника ухитряются в подобных условиях ещё и учиться — и не только учиться, но и находить время для разного рода подработок, вроде переписывания театральных пьес, конспектов для студентов побогаче, а так же копирования позаказу фабричных и строительных бюро чертежей.
Долго так продолжаться, конечно, не могло: Матвей чувствовал, что ещё день-другой, и он попросту свихнётся от шума, тесноты, неопределённости жизни и одиночества — сам хозяин комнаты целыми днями отсутствовал, выполняя поручения, оставленные ему штабс-капитаном. Заключались они в подготовке к поездке избранной троицы (один из студентов после беседы, состоявшейся здесь же, в «Чебышах», передумал и решил остаться), закупке всего необходимого, на что «наниматель» на глазах Матвея вручил Аристарху солидную стопку ассигнаций. Занимался «техноложец» и оформлением неких загадочных бумаг, без которых «волонтёров» попросту не посадили бы на пароход. В особенности это касалось самого Матвея — он пытался перед бегством из дома отыскать свою метрику, но сумел найти только жиденькую пачку кредитных билетов разного достоинства, которые Фаддей Лукич держал в жестяной коробке из-под печенья «Эйнем» за домашними иконами. За неимением метрики Матвей удовлетворился и такой добычей; вместе с его собственными скудными накоплениями это составило достаточно солидную сумму в девятнадцать целковых и пять алтын — и теперь он целыми днями только и делал, что предавался мечтам, как будет это богатство тратить. Ведь предстоит путешествие, и не куда-нибудь, а в самую Африку — в приключенческих романах герои, прежде чем отправляться в путь, обязательно посещают особые магазины для путешественников, где обзаводились всем необходимым для дальних странствий.
Матвей не раз представлял, как он сам однажды войдёт в такой магазин и станет выбирать походные кофры, особые кожаные краги, жёсткие, словно сделанные из дерева или кости, на медных застёжках — такие предназначены для защиты ног от африканских колючек, — фляги в суконных чехлах, белые и жёлтые пробковые шлемы с москитными сетками… И, конечно, оружие — револьвер, охотничий нож, и ружьё, лучше всего, штуцер-тройник, два нарезные ствола которого, имея калибр «500» предназначены для стрельбы особо мощными патронами, третий же, гладкий — дробовой, для мелкой дичи…
Увы, цена этой роскошной игрушки для настоящих мужчин составляла, как сообщал прейс-курант оружейного магазина, коим Матвей запасся загодя, никак не меньше ста рублей — и это без необходимых принадлежностей и патронов «экспресс» заграничной, бельгийской снарядки, которые тоже кусались — двадцать два рубля за сотню! Приходилось ограничивать свои мечты оружием поскромнее — например, американским револьвером системы Джонсона тридцать восьмого калибра, переламывающимся для заряжания надвое и особым приспособлением под названием «экстрактор», выбрасывающим из барабана сразу все пять стреляных гильз. Стоил такой никелированный красавец двенадцать рублей с комплектом принадлежностей для ухода, плюс четыре с полтиной сотня патронов бокового боя, и у Матвея, таким образом, оставалось ещё больше двух рублей на покупку чего-нибудь необходимого опытному путешественнику. Например — удивительного складного ножа-несессера, с ручкой, разнимающейся на две половинки — в таком, кроме собственно, лезвия, штопора и шила, выполняющего (если верить тому же прейс-куранту) роль свайки, имелись ещё ложка и трёхзубая вилка.
