— Да, пожалуй, пушки — это будет слишком. — согласился Остелецкий. — разве что, позже, когда обустроятся на новом месте и попросят прислать солдат для гарнизонной службы.
— А вы не видите в этом плане возможных препятствий? — спросил Юлдашев после небольшой паузы. — Казаки народ свободолюбивый, Ашинов себя так и называет — «вольный атаман». А сажать себе на шею воинскую команду с офицером — стерпит ли его натура такое?
— Стерпит, никуда не денется. — ответил Остелецкий. — Он вообще просил послать солдат сразу, но я ответил, что сам такие вопросы решать не могу.
Начальник военно-морской разведки покачал головой.
— Нет, сразу — это нам ни к чему. Вот обустроятся, наладят отношения с местными властями — должны же там быть какие-то власти? — тогда и посмотрим.
— Власти там, Александр Евгеньич, разве что, вожди племён. Вот, изволите видеть…
Остелецкий выбрал на столе газетную вырезку с дагерротипом, изображавшим Ашинова в окружении казаков в черкесках и негров, вооружённых круглыми щитами и копьями с широкими миндалевидными наконечниками. Вид у чернокожих витязей был воинственный донельзя.
— Договариваться с ними, конечно можно и должно, но позволения на размещение в Сагалло нашего воинского гарнизона придётся спрашивать всё-таки у негуса.
— Это-то понятно. — граф бросил карандаш на карту. — Надеюсь, вы, Вениамин Палыч, поддержите дипломатические усилиями нашего Ермака Тимофеевича? Хоть он и уверяет что император эфиопский его душевный друг — а всё же, присмотр не помешает. Как его, кстати, зовут — Иоанн Второй?
— Йоханныс Четвёртый. Он, видите ли, унаследовал трон Абиссинии после гибели своего предшественника, негуса негести Теодороса Второго — тот, бедняга, застрелился после поражения в битве с англичанами в шестьдесят восьмом — между прочим, из пистолета, который прислала ему в подарок сама королева Виктория.
— Обычное дело. — Юлдашев усмехнулся одними уголками рта. — «Timeo Danaos et dona ferentes»[1], не так ли?
— В данном случае Теодору следовала опасаться не данайцев, а британцев. — согласился с графом Остелецкий. _ Впрочем, это не только к нему относится. Что до Йоханныса четвёртого — то он правит Абиссинией, как мне представляется, довольно успешно, однако в последнее время стал опасаться новой войны с суданскими махдистами и, кроме того, как я понимаю, поползновений итальянцев. Так что нам он будет только рад — если Ашинов, в самом деле, не испортит всё дело.
— Вы уж, батенька, за этим проследите, душевно вас прошу. — сказал Юлдашев. И, кстати, о пароходах: ваш однокашник по Морскому Корпусу, Казанков, помнится, командовал в своё время коммерческим крейсером?
Остелецкий удивлённо взглянул на собеседника — никакого «кстати» тут и близко не было. Он никак не мог привыкнуть к внезапным резким поворотам темы, до которых граф был большой охотник.
— Да, доброфлотовской «Москвой». Был на ней при Занзибаре, когда потонул «Крейсер», а тамошний султан, ввязавшийся сдуру на своей яхте в драку с английской крейсерской эскадрой, чудом избежал гибели[2].
— Припоминаю, как же. — подтвердил граф. — Те события сильно облегчают сейчас жизнь нашим тамошним эмиссарам. Говорят, у султана до сих пор на крыше дворца знамя пророка и государственный флаг Занзибара и флаг соседствуют с Андреевским, который они со всем почтением сняли с погибшего «Крейсера». Так это к чему: обещать ничего не могу, но не исключено, что вы вскоре встретите своего однокашника.
Остелецкий при этих словах подобрался. Серёжа Казанков — и у берегов Таджуры? Вот уж действительно, сюрприз…
— Капитан второго ранга Казанков состоит сейчас командиром канонерской лодки «Бобр». — продолжал Юлдашев. — Уверен, вы и без меня это знаете, а вот что вам неизвестно, так это то, что «Бобр» в сопровождении корвета «Рында» и парохода '«Смоленск» три дня назад вышел из Кронштадта. Теперь они зайдут с визитом в Тулон, где проведут примерно неделю, после чего –дальше, в Александрию, где тоже простоят какое-то время. Ну а потом — Суэцким каналом в Красное море и дальше, на Тихий океан!
— Вот как? — расчёт времени прибытия «Бобра» и парохода с ашиновцами в Египет наталкивал на некоторые размышления. — Что ж, спасибо, что предупредили, граф. Может, повезёт, застану его в Александрии, буду рад повидаться со старым товарищем.
— Повидаетесь, не сомневайтесь. — граф обошёл стол и уселся в кресло. — Сказать принести чаю?
— Пожалуй, нет. — ответил Вениамин после приличной короткой паузы. Чаю ему в самом деле не хотелось совершенно — в отличие от кофе, но его здесь раздобыть неоткуда.
— А я, пожалуй, побалуюсь, что-то в горле от наших разговоров пересохло. — Граф встряхнул позолоченный колокольчик. На его зов тут же явился лощёный адъютант — как и Остелецкий, он был в форме офицера по адмиралтейству, только с погонами поручика. Юлдашев распорядился насчёт чая (с бубликами, голубчик, и непременно чтобы горячие! Пошлите вестового — на углу Гороховой у лотошника всегда с пылу, с жару, и масло пусть возьмёт у буфетчика, масла!), дождался когда тот ушёл, и снова пододвинул к себе карты.
— Сколько, вы говорите, Вениамин Палыч, у вас этих… студиозусов?
— Двое. Один недоучившийся землемер, из Межевого института — он знаком с топографией и поможет проводить картографические работы и съёмки местности. Легенду надо поддерживать, да и для дела будет сплошная польза. Второй — медик, будущий хирург. Уж он-то точно будет полезен в этом предприятии, хоть недоучка, как и землемер.
А третий? — Юлдашев сощурился.
— Третий гимназист. — ответил Остелецкий. — Поругался с отцом, тюремным надзирателем, и сбежал из дома. Взяли, считайте, за компанию. Хотя малый, вроде, толковый, знает химию, умеет работать руками. Пригодится, я полагаю.
Ну-ну… граф скептически покачал головой.- Ваше дело, конечно, Вениамин Палыч, вам там, если что, возиться с этим юным смутьяном!
Остелецкий сдержал вздох — он никак не мог привыкнуть к тому, что патрон всегда знает чуть больше, чем ему докладывали. Особенно — когда дело касалось людей, которых так или иначе предполагалось включить в одну из операций, проводимых департаментом. Как вот с гимназистом и несостоявшимся (пока несостоявшимся!) бомбистом Матвеем Анисимовым, которого он взял из чистой жалости, не желая, чтобы мальчишка сдуру загубил себе жизнь в самом её начале.
Но вслух сказал, конечно, другое.
— Надо будет — и повожусь, кому ж как не мне? И, кстати, мне бы для него надо бумаги выправить, а ведь у него даже метрики нет, только билет гимназический. И поскорее — времени-то осталось всего ничего…
— Я распоряжусь. Гимназический билет, говорите?
— Да, он у меня с собой… — Остелецкий зашарил по карманам.
— Не надо, верю на слово. Билет отдадите адъютанту и черкните на бумажке, к какому сроку нужен паспорт. Но я, Вениамин Палыч собирался спросить вас о другом — как по-вашему, Ашинов не станет возражать, если вы добавите в свою свиту ещё человек с пяток?
Остелецкий позволил себе хохотнуть вполголоса.
— Морские пластуны? А я всё ждал, когда же вы о них вспомните…
— Вот и дождались, голубчик. Сколько у вас их было в Южной Америке — шесть, семь?
— Семь. Из них трое ходили со мной на вылазки в Вальпараисо и там отличились. Особенно унтер Игнат Осадчий. Умелый боец, храбр, но осторожен, живо соображает. Побывал в каждом порту от Марселя до Сингапура, бормочет на пиджине, а уж как ножом орудует — чисто живорез, так, я вам скажу, не всякий горец так сумеет! Он сейчас при особой флотской команде, состоит инструктором на курсах «морских пластунов» — так я бы, с вашего позволения, его в первую очередь…
— Берите, голубчик, кого угодно берите. — кивнул Юлдашев. Полагаю, работа для ваших живорезов там отыщется, и хорошо бы, чтоб не чрезмерно много.
— Вы так говорите, словно мы туда воевать отправляемся. — заметил Вениамин. — А между тем, если верить Ашинову, окрестные племена к казакам вполне дружественны.
