оставили игры. Девушка рассеянно гладила юных псов и думала о том, что вместе с жизнью друга закончилось что-то и в жизни её собственной. Точно целая маленькая эпоха завершилась. Он был рядом с ней все эти годы с тех самых пор, как помог Перкау найти её, ведь священные животные живут намного дольше обычных. Сам тот день Тэра, разумеется, не помнила, зато помнила, как всю её сознательную жизнь пёс охранял её, делил с ней пищу и приходил на отдых в её комнату после обхода храмовой территории. Она помнила, как зверь стал вожаком, патриархом на пике своей мощи, и как начала понемногу угасать, подчиняясь течению лет, сила в его теле. Теперь, без возможности просто обнять его, почувствовать под ладонями потускневшую с годами, но всё ещё мягкую шерсть, ей было так одиноко! Но как служительница Ануи она понимала – одиноко было ей, и горько жрецам. Сам же патриарх отправится на Западный Берег к своему Владыке и будет свободен и счастлив, и сила его уже не будет угасать с течением лет.
Вспоминая своего друга и бродя среди гробниц, Тэра не могла не думать и о том, сколько лет на земле осталось ей самой. По годам она была в том возрасте, когда большинство людей создавали семьи, а рэмеи только достигали совершеннолетия. Тело же её словно принадлежало женщине зрелой, всё ещё находящейся на пике силы. Но как долго это продлится? Как скоро на смену зрелости придёт старость, а потом и иссыхание плоти? В их общине говорить об этом было не принято. Ни Перкау, ни другие жрецы и послушники, хранившие её тайну, никогда не отвечали на такие вопросы. Для них она была рэмеи, пусть и выглядела чуть иначе, – всегда была одной из них. Но для того, кто увидел её впервые… Нет, думать об этом не было сил. Она даже не решалась вспомнить взгляд Хэфера той ночью, когда покров тайны был сорван. И без этого ей хватало тревог и печалей.
Когда тело пса-патриарха было оставлено в покое подготовки, Перкау собрал своих бальзамировщиков и предупредил о грядущей опасности. Теперь, согласно его наставлениям, их маленькая община в скором времени готовилась перебраться в подземные переходы некрополя. Поколения жрецов охраняли покой мёртвых, но и мёртвые могли защитить жрецов. Сейчас нужда в этом как раз наступила.
Все они понимали, что их размеренная жизнь уже никогда не будет прежней – понимали с тех самых пор, как укрыли в стенах своего храма наследника трона, с тех пор, как по воле Ануи не выдали тайну его присутствия даже самому Владыке Секенэфу и Верховному Жрецу Ануи в Таур-Дуат, мудрому Минкерру. Никто из общины не жалел, что помог Хэферу. Теперь он тоже был одним из них. Но враг прознал обо всём прежде, чем Хэфер вернулся в столицу, и теперь никто не позволит бальзамировщикам этой общины просто отойти в сторону.
Император до сих пор не повелел обыскать храм только лишь потому, что жрецы сами показали его доверенным все тайники, рассказали открыто обо всём… кроме главного. Владыка поверил слову служителей Ануи, верных его власти. Теперь тайна будет раскрыта, но лживо, искажённо, и их назовут предателями.
Тэра не знала, как воспрепятствовать этому. Ведь и вся её жизнь была по сути нарушением Закона. Она не могла смириться с таким положением дел, потому что служение Ануи было её дыханием, биением её сердца, её душой. Учитель сказал, что наследник обещал защитить их. Но пойти против Закона не мог и наследник. И не должен был, ведь Эмхет хранили Закон на земле.
«Грядущая буря либо сметёт нас, либо вознесёт на новый виток событий». Так сказал Перкау.
Неразрешимые противоречия разрывали её сознание, укрытые покровом печали и горечи… Впервые Тэра действительно желала, чтобы Хэфер ушёл из храма и вернулся к своей жизни. Она оставила всё на волю Ануи, потому что воля Ануи изначально и сделала эту встречу возможной…
Юные псы встрепенулись, почуяв чьё-то присутствие, но вели себя дружелюбно. Спустя некоторое время Тэра услышала звук шагов. Кто-то направлялся к ней по берегу, но пришёл гость со стороны храма или со стороны некрополя, она не знала. Её уединение было нарушено.
Девушка обернулась. Инстинктивно её руки взметнулись, чтобы скрыть лицо головным покрывалом, и тотчас же безвольно опустились – в тайнах больше не было смысла. Она вся подобралась, не зная, чего ожидать.
Хэфер приблизился осторожно, точно боясь спугнуть её, и опустил на песок светильник. Тэре показалось, что хромал он уже значительно меньше. С ночи ритуала она не видела его и не знала, произошли ли уже с ним какие-то значимые перемены.
Щенки окружили наследника и начали радостно прыгать на него, грозя сбить с ног – вес у них был уж немалый. Царевич беззлобно прикрикнул, и они притихли.
Не говоря ни слова, он снял заплечную сумку, достал из неё и поставил перед девушкой маленькую курильницу и чашу из голубого фаянса того оттенка, который художники использовали на фресках, чтобы передать нездешнесть Западного Берега и божественного пространства. Следом появились кувшин с вином и благовония. Опустившись на колени, Хэфер наполнил чашу вином и воскурил благовония. Тэра узнала запах – в храмах с ним провожали усопших в добрый путь, а у гробниц поминали близких.
Царевич чуть переместился, садясь рядом, спиной к девушке. Чаша и курильница оказались между ними. Он держался собранно, немного скованно, точно пытался следовать правилам некоего неписанного и не очень хорошо ему известного этикета.
– Возможно, так тебе будет легче, привычнее говорить со мной, – негромко объяснил он, – а смотреть ты позволишь мне, когда сама сочтёшь возможным довериться.
– Дело не в моём доверии! – возразила Тэра – резче, чем хотела, – и смущённо замолчала.
Чем сильнее были бушевавшие в ней эмоции, тем сложнее оказывалось их выразить. Так было всегда. Но Хэфер точно не обратил внимания на то, что она пыталась защититься.
– Раздели со мной чашу памяти в его честь, – царевич указал за спину рядом с собой, на вино. – Я так многим обязан ему… но даже имени его не знаю.
Тэра поняла вдруг, что он искренне хотел смягчить её боль и страх той ночи.
– У них свои имена, нам недоступные, – ответила девушка уже доброжелательно, а потом подняла чашу, пригубила вино и прошептала, глядя в сторону некрополя: – Пусть твой путь домой будет лёгким, мой друг.
Нерешительно она тронула царевича за руку и передала ему чашу. Хэфер не вздрогнул, и, взяв не глядя чашу из её рук, пригубил вино и
