кто угодно из примерно двух сотен гостей бала, который как раз случился у Юсуповых вечером перед… В общем, ты понимаешь. — Дельвиг поморщился, будто ему на язык вдруг попало что-то кислое. — Ситуация, мягко говоря, непростая.
— Титулованная знать, — кивнул я. — Высший свет столичного общества. И если кто-то из них и правда замешан, значит…
— Именно так, гимназист. — Дельвиг строго сдвинул брови. — И поэтому я настоятельно прошу тебя держать язык за зубами. А это значит — никому. Ни друзьям, ни Геловани с Вольским, ни даже самому государю императору.
— Так точно — никому. — Я шутливо изобразил воинское приветствие, приложив кончики пальцев к виску. — Так, значит, мы сейчас к Юсуповым?
— Нет. Не к Юсуповым. — Дельвиг улыбнулся одними уголками рта. — Но там тоже пригодятся… твои особые таланты.
— Еще один нитсшест, третий? — Я на мгновение задумался. — Или?..
— Можешь не гадать, гимназист. Мы уже приехали.
Последнее, что я успел заметить — как мы махнули через два моста, в одно мгновение пролетев Каменный остров. Дельвиг, как и всегда, гнал во весь опор, но теперь замедлил ход, свернул с проспекта направо и уже без спешки покатился по аллее сквозь небольшой сквер — прямо к двухэтажному белому особняку.
Где нас уже, похоже — ждали: не успел я выбраться из машины, как невысокая темноволосая девушка сама поспешила нам навстречу.
— Доброго дня! — Дельвиг захлопнул дверцу и поклонился. — Позвольте представить — мой товарищ и протеже Владимир Волков. А это…
— Ее сиятельство княжна Екатерина Петровна Вяземская, — улыбнулся я. — Нам уже приходилось встречаться — и в последнее время на удивление часто.
— Вот как? — Дельвиг посмотрел на меня поверх очков. — Что ж, в таком случае, не будем тратить времени на лишние разговоры. Мы с Владимиром полностью к вашим услугам, Катерина Петровна.
Его преподобие явно удивился, что мы с Вяземской уже встречались, но расспрашивать, понятное дело, не стал. А уж самой ей, похоже, и вовсе не было до меня особого дела: за белоснежными стенами особняка на Каменноостровском определенно скрывалось что-то поважнее странного гимназиста, который водил знакомство с георгиевским капелланом.
— Я с самого утра вас жду, Антон Сергеевич. Папенька совсем плох стал — мы уже не знаем, что делать… На вас одна надежда!
Вяземская схватила Дельвига под руку и как будто даже прибавила шагу, утаскивая его преподобие сначала к двери, а потом дальше, вверх по лестнице. Мне оставалось только идти следом, оглядываясь по сторонам… впрочем, на полноценное изучение интерьеров особняка времени оказалось маловато.
Хотя и нескольких мгновений пути до второго этажа хватило понять, что мы приехали в гости к наследнице княжеской фамилии: мрамора и позолоты было не столько, чтобы внутреннее убранство дома скатывалось в безвкусицу и избыточный столичный лоск, но все же достаточно… Не для родового гнезда, конечно же — наверняка у Вяземских имелась полноценная загородная усадьба, а то и еще пара-тройка резиденций прямо в Петербурге — побольше и побогаче.
Но этот особняк, похоже, принадлежал лично ее сиятельству княжне.
— Сегодня почти не спал… и я тоже, — продолжала вполголоса рассказывать Вяземская, шагая по коридору. — Талант исцеления у нас в крови, но с таким не справился ни отец, ни Дмитрий Петрович, ни…
— Ваш брат? — уточнил Дельвиг. — Старший из троих?
— Да! — Вяземская тихонько шмыгнула шмыгнула носом. — Отец и сам еще в силе… был — а сейчас уже и не говорит почти. Я одна с ним сижу, а другие и не верят, что встанет. Надежда Петровна говорит — время ему пришло.
— Не имею ни малейшего намерения огорчить ваше сиятельство, — Дельвиг чуть замедлил шаг, — но родовой Талант обычно сильнее всего развит у старшего сына. И если уж сам Дмитрий Петрович…
— Но вы же обещали помочь! — Вяземская едва не сорвалась на крик. — Сказали, что уже видели подобное и знаете, как с этим справиться!
— Увы, этого порой недостаточно. И все же я… то есть, мы, — Дельвиг вывернул шею и взглянул на меня, — сделаем все, что в наших силах.
— Да, конечно же… простите, Антон Сергеевич. — Вяземская подобралась и продолжила уже тише: — Прошу вас, судари, проходите. Только постарайтесь не шуметь — у отца безумно болит голова.
Дверь справа приоткрылась, мы прошли в комнату — и будто оказались в чулане. После коридора темнота показалась почти осязаемой. Черной и такой густой, что я едва заметил щель между штор — единственный источник, который давал хоть какие-то крохи света. Впрочем, в отличие от остальных, мне хватало и его, и когда глаза привыкли и «перекинулись» в звериные, я разглядел сначала потолок со стенами, а потом и контуры мебели — пару стульев, круглый столик, здоровенный шкаф слева от окна, тумбочку…
И кровать — широкую, явно рассчитанную на двоих. Впрочем, наверняка других в особняке Вяземской не было и вовсе — разве что для прислуги. А отец, похоже, занял одну из гостевых комнат. Просторную, но без особого убранства. В самый раз для тех, кто по каким-то причинам останавливается у княжны на несколько дней — и, конечно же, волен пользоваться всеми благами особняка и распоряжаться местными горничными, лакеями…
Но больному князю уж точно было не до этого. Конечно, за ним исправно ухаживали — скорее всего, сама дочь, лично — и в комнате вовремя убирались и проветривали. Обычный человек вряд ли смог бы почуять хоть что-то, но от моего обоняния остатки запахов все-таки не скрылись.
Его сиятельство сам уже не мог дойти до уборный — и, похоже, не первый день пользовался ночной вазой.
— Папенька… Петр Андреевич! — негромко позвала Вяземская. — К вам пришли. Надо зажечь свет.
— Зажигай, Катюша, зажигай. Доброго дня судари — извините, что не могу приветствовать вас, как подобает.
Неудивительно. Даже слова давались князю не без труда, а уж подняться наверняка и вовсе было куда выше его сил. Я пока еще не разглядел черты лица, но голос определенно принадлежал человеку немолодому — и вдобавок измученному болезнью.
Вяземская зажгла ночник и сразу отодвинула его подальше от кровати. Не помогло — старый князь все равно застонал и прикрыл глаза рукой.
Но я все-таки успел увидеть лицо — вытянутое, тяжелое, будто слегка обвисшее от возраста, с полными губами, широким мясистым носом и крупными мочками ушей. Наверняка его сиятельство и в молодости не слыл красавцем, а к своим шестидесяти-семидесяти годам сохранил разве что породу — эффектной внешности Вяземская явно была обязана матери. Над закрывавшей глаза ладонью возвышался огромный лоб с залысинами, но на макушке и по боками волосы еще остались — и даже не все успели поседеть.
Когда-то князь был весьма рослым и крупным мужчиной, и с годами не утратил стати. Болезнь еще не иссушила его
