Я считал свой труд об Эдарге высшим деянием жизни, памятью в людях. Горевал, что не дали поведать, зачем среди царских имён есть Эрелисы и Хадуги, но нет Эдаргов и Гайдияров… А ведь нынешнее разыскание – лишь первый шаг по тропе! Всякий райца избирает себе поприще. Цепир год за годом распутывает паутины законов, а я… Всегда ли праведные были единственным родом, бравшим жён из внешних семей?.. Гедах Шестой сам воцарился через женитьбу… задолго до первых царственноравных…»
Снегурки послушно распахнули перед Ознобишей лествичники с их записями о брачениях. Он уже не шёл бедовником – парил в ледяной выси, прежде обозреваемой лишь снизу.
«Говорят, на заре времён Боги создали разные племена, каждое к своему делу. Заяровых воинов, обретавших крылья в сражениях. Морян, умевших разговаривать с морем… И праведных, властвующих величием духа. Их касание было призвано исцелять, их слово звучало над войском, и войско рвалось к победе…»
Ознобиша только собрался объять мыслью бездну веков, низведших исконные племена до нарочитых семей… когда его грубо сдёрнули наземь. Резко, внезапно. Невесомо влекущая рука вдруг дала рывок, развернула…
…Пропала.
Он ещё цеплялся за клочья тающих дум, но зрение уже вернуло подземную улицу недалеко от исада, а в уши ворвались крики и ругань. В трёх десятках шагов виднелся глухой широкий отнорок, освещённый масляным фонарём. Здесь часто представляли уличные сказители. Сейчас в отнорке метались какие-то тени, шла драка.
Не пошибанье кулачное, когда после обнимаются и вместе пьют пиво. Истая драка, злая, безжалостная. Если не поножовщина.
И вот туда со всех ног мчалась царевна Эльбиз! За ней Нерыжень, Ардван, ещё кто-то… Ознобиша ахнул, окончательно вынырнул из царских тайн и бросился следом, разыскивая у шеи гайтан с серебряным знаком.
«Порядчики! Где порядчики? Почему всякий раз, когда нужны…»
Ватные окончания пальцев не находили шнурка.
Ознобиша много раз видел, как дерётся Эльбиз, и почти за неё не боялся. Больше недоумевал, на что ей понадобилось ввязаться.
– Хасин, камбала косая, ужо тебе!.. – неслось из отнорка.
– Живым бери, тащи на исад!
– За доброго царя Йелегена!
– За красного боярина Харавона!..
– У шагада маховое перо отгнило, не видать ему нашей царевны!
Вольно было им резвиться на площади, сжигая чучело то кощея, то дикомыта… Ужас хлестнул Ознобишу, добавил резвости бегу. Под натиском подбежавших бойцов зевакам пришлось потесниться, и стало видно: у дальней стены, загнанный в угол, оборонялся Топтама.
«Вот же хватило ума! Куда вышел… один…»
Неудачливый рында успел потерять платок с головы, его выручал войлочный плащ, которым он бил и защищался, как птица крылом. Благо супостаты, числом пятеро, вовсю мешали друг дружке. Ознобиша их всех знал, если не по имени, так в лицо. Крепкие парнюги были из домашнего войска Жала, торговца красным товаром.
Царевна Эльбиз выпрыгнула с разбега. В полёте, ударом ноги, снесла челюсть ближайшему.
– Хар-р-га!
Нерыжень, метя широким подолом, ногой в сапожке прижала ступню второму, пнула сбоку в колено – подбитый рухнул, скорчился, взвыл. Ещё двое ухарей повернулись к Ардвану, слаженно взмахнули дубинками. Ардван сам рос не в запечке, он уже начал движение… между ним и обидчиками с тонким криком метнулся темноголовый мезонька. Ткнул самодельным костяным ножичком…
– Охолонь, люди! Жаловичей держи! – заорал Ознобиша, вздымая над головой знак.
Пятый зачинщик показал тыл. На его беду, позоряне успели узнать молодого райцу с окольными, и ветер изменил направление. Жалова опасчика схватили в десять рук, закалачили. Сбитый Нерыженью задира однозвучно выл, стискивая бедро. Куда унесла в горсти зубы жертва царевны, Ознобиша так и не понял. Он увидел Ардвана, стоявшего на коленях. Краснописец заслонял, обнимая, плачущего мезоньку. Тот по уличной привычке всхлипывал еле слышно, кусал губы, давился отчаянием и болью. Правая рука, угодившая под мозжащий удар, висела бескостно, безобразно. Вот и весь царский рисовальщик в чистом кафтане. Вот и весь Смоголь.
В отдалении замелькало красное, белое. Набежали порядчики.
– Здесь рында вельможи хасинского, – указал Ознобиша смутно знакомому старшине. – Эти сыновья неразумия впятером ему… гостеприимство оказывали. Горожан звали к расправе.
Порядчик, слушая, оценивал поле сражения. Вот подняли пинками двоих почти невредимых, велели нести хромого. Вот держат ещё одного, за последним уже рванули всугон… Взгляд рослого старшины упорно возвращался к чему-то, воин забывал слушать Ознобишу и наконец совсем перестал. Лишь смотрел через голову райцы, не отзываясь на прочее.
Ознобиша оглянулся.
Лохматый служка сидел на полу, голова в голову с Ардваном. Над ними стояла хмурая Нерыжень, чуть поодаль замер Топтама. Он успел подобрать свой платок и, кажется, хотел вытряхнуть о штанину… тоже забыл. Так и маячил соломенной макушкой, никогда не обнажавшейся на людях. Царевна держала в ладонях перебитую руку Смоголя. Осторожно гладила, чуть приминая. Что-то шептала.
И… светилась…
Тонкое, прозрачное, тёплое золото пробивалось сквозь накладные вихры. Невесомо окутывало плечи, текло по рукам… баюкало мальчишескую локотницу… ни дать ни взять вникало сквозь кожу…
Ознобиша видел подобное в начале служения. Когда брат и сестра теснили старого Невлина, спеша на выручку несчастному райце. Только тогда они полыхали гневом, а тут…
– Лубок! – хрипло приказала Эльбиз.
Старшина вздрогнул. Дёрнул нагалище с железка копья, с поклоном подал царевне. Позоряне разом ожили, потянули шапки с головы… сами собой стали гнуться спины, подламываться колени.
– Праведный… праведный…
Грозного Гайдияра выскирегцы видели каждый день. Чудо царского касания перепало узреть впервые. В том числе старшине, наверняка знавшему, каких мезонек можно протягивать оскепищем по спине, а какого – не стоит. Смоголь сонно моргал, глядя на свою руку. До полного исцеления было как до Шегардая каракушки, но что-то в руке уже схватывалось, сплеталось… Пальцы начали отзываться. Глухо, через боль… это была терпимая боль, преддверие заживления.
– Да ну ещё, – пробурчала Эльбиз и беспомощно, снизу вверх, посмотрела на Нерыжень.
«А я упреждала…» – молча ответила та.
Ознобиша вдруг понял, что совсем потерял из виду Сизаря, и огляделся. Заметил мазилу почти на том месте, откуда все прянули в бой. Сизарь так и стоял там. Чертил по стене.
Ознобиша пошёл к нему, не замечая шагов. Наверно, было что-то в его лице – мезонька попятился, неуверенно улыбаясь, взгляд бегал.
– Ты где был? – тихо спросил Ознобиша. – Ты где болтался, блудный слуга, пока нам дубьём кости ломали?
– Я… – начал заикаться Сизарь. – Ты велел… рука рисовальная… послужить…
Он отступил от стены. Там, перекрывая стёртую роспись, летела в бешеном прыжке царевна Эльбиз. То есть не совсем царевна, конечно. Отрок, храбрый служка… последний раз вышедший в город.
Ознобиша, только что готовый опалять долой с глаз, внезапно остыл. Рисовал Сизарь… всё-таки преподобно. Лучше Смоголя.
«Я мыслил судьбами царств. А тут единственный обсевок отецкий, и как судьбу его разрешить? Простить? Допустить до Эрелиса? Веру дать струсившему? Или он, в драке неловкий, впрямь думал послужить чем горазд? А я зря сгублю?»
Мимо, гоня в тычки жаловичей, прошагали порядчики. Один нёс на
