Ознакомительная версия.
Они тоже видели это. Но все равно принялись яростно рубить и колоть его саблями. И не остановились, даже когда он упал и превратился в искромсанный кусок кровоточащей плоти. На который продолжали сыпаться удар за ударом, как будто канафирцы соревновались, кто из них первым выдохнется и сдастся.
Мне еще не доводилось видеть столь исступленную жестокость даже несмотря на то, что я бывал на городских казнях. Включая те, где палач убивал своих жертв медленно, по нескольку часов кряду. И все это время они без умолку орали от боли, так как он не давал им лишиться сознания. Вот только наш палач делал свою работу без удовольствия, позевывая от рутинной скуки. А эти двое канафирцев испытывали сейчас неподдельный восторг, который повергал меня в неописуемый ужас. Особенно учитывая, что жертвой этого дичайшего насилия был не абы кто, а мой родной отец.
Уму непостижимо, как я, напуганный до полусмерти, вспомнил, что мне надо было лезть в камин и бежать на крышу. Мертвый отец уже не мог меня защитить. Зато он продолжал отвлекать на себя внимание канафирцев, чем я и воспользовался. Юркнув в камин, я ухватился за край открытой дымоходной заслонки и, подтянувшись, заскреб ногами по камням. В дымоходе хватало выступов, чтобы я мог опереться на них и вскарабкаться до самого верха. Просто мне надо было добраться до первых торчащих из стен камней, а затем дело пойдет легче. Это взрослому человеку здесь было не развернуться, а для ребенка – раз плюнуть.
Я почти влез в дымоход, когда мне в лодыжку впились чьи-то пальцы. Один сильный рывок вниз – и я уже лежу на остывших вчерашних углях и кашляю от набившейся в нос и в рот золы. А те, кто мне помешал, разумеется, не собирались оставлять меня в камине. Канафирец в богатой трофейной шапке ухватил меня за грудки и, вытащив обратно в комнату, швырнул меня на пол. Прямо под ноги второму головорезу, что вальяжно покручивал в руке перерубленную золотую цепь, снятую с мертвого приятеля, которому она была отныне не нужна.
– Карра ари ильрам да брахтар? – спросил у меня новый, уже третий за сегодня, хозяин цепи. – Карра-карра? Ильрам ари лахур?
– Н-не понимаю, – промямлил я, нисколько не соврав, ибо этому языку меня не обучали.
Не прекращая поигрывать цепью, канафирец ухватил меня другой рукой за шкирку и рывком поставил на ноги.
– Карра ари ильрам да брахтар? – повторил он, сверля меня немигающим полубезумным взглядом. На сей раз он говорил медленнее и четче, видимо, решив, что я плохо его расслышал.
– Н-не понимаю, – в свою очередь повторил я, ибо что еще мне оставалось?
– Гарралат! Аби багаз тагирам, бахор! – Судя по изменившемуся тону, это был не вопрос а ругательство. Головорез перевел взгляд с меня на приятеля, видимо, ища совета, как ему со мной поступить.
– Раххади, бахор! Амбур шогуррат ари брахтар! Цагир-цагир! – ответил оборванец в богатой шапке. Было совершенно неясно, что он имеет в виду. Вернее, неясно только мне, потому что допрашивающий меня канафирец все отлично понял.
А вскоре понял и я – сразу, как только его лицо перекосила злобная гримаса, и он врезал мне наотмашь кулаком в скулу. Да с такой силой, что я, пролетев через комнату, прокатился кубарем по кровати и грохнулся на пол по другую ее сторону…
Вот это был удар так удар!
Возможно, по меркам кулачных бойцов, что развлекают народ, колошматя друг друга на рынках и в трактирах, канафирец двинул мне совсем не сильно. Но для ребенка, который еще не нарывался на кулак взрослого человека, такой удар щадящим уж точно не показался.
Ну то есть как – не нарывался… Меня, конечно, били и прежде, в том числе по лицу. Но даже самые тяжелые отцовские пощечины не шли ни в какое сравнение с тем, что я пережил сейчас. Да и Баррелий, похоже, мне нагло врал. Те тычки кригарийской палки, которыми он награждал меня на тренировках, показались мне после канафирского удара пустячными, хоть они и оставляли у меня на теле взаправдашние синяки.
Что ни говори, а сегодняшний опыт стал для меня большим, горьким откровением. Оказалось, что до сих пор я еще ни разу не огребал люлей, что называется, «по-взрослому». И вот я лежу на полу между стеной и кроватью с гудящей от боли головой, звоном в ушах и пульсирующими оранжевыми кругами перед глазами, и не могу даже пошевелиться.
Желание жить советовало мне немедля встать и снова задать от канафирцев деру – а вдруг повезет? Но тело отказывалось подчиняться едва брезжащим проблескам разума. Зачем мне подниматься? Чтобы тут же нарваться на новые побои? И какой в этом смысл? Пусть лучше канафирцы сами приходят сюда и бьют меня, лежачего, нежели я буду тратить остатки своих сил на это жалкое трепыхание.
С той поры, как во дворце разразилась бойня, я потерял счет времени. Но сейчас я понимал, что убийцы моего отца не подходят ко мне подозрительно долго. Хотя оба они все еще были в комнате – я слышал, как они галдят и беснуются, круша мебель. Наверное, будучи уверенными, что я никуда не денусь, они решили перво-наперво поискать драгоценности, пока сюда не нагрянули их приятели, и им не пришлось делиться с ними добычей.
Да кто они вообще такие? И как прорвались во дворец мимо гвардейцев полковника Дункеля?
Нет, нельзя так просто лежать и ждать, когда меня тоже прирежут! Пока канафирцы отвлеклись, самое время рискнуть повторно от них скрыться. Только уже не в камин, а в дверь. А потом я рвану по знакомым коридорам с такой скоростью, на какую только меня хватит, и – будь что будет.
Поднимался я медленно и неуклюже, стараясь не думать о том, как вообще побегу, если у меня не получается даже ровно стоять. Однако, пока я вставал на четвереньки, крики и топот в комнате резко усилились. Затем раздались хрусткие удары, после чего столь же резко умолк сначала один головорез, а за ним – второй. Потом что-то тяжелое и мягкое дважды ударилось об пол, и во внезапно наступившей тишине вдруг раздалась… негромкая песня! И не на канафе, а на языке орин!
– Налей мне чарку полную, красавица Мари! – басовито пропел заплетающийся, но хорошо знакомый мне голос. – А после юбку длинную повыше задери!..
Услышав это, я не поверил своим ушам! И – откуда вдруг силы взялись? – вскочил на ноги, дабы удостовериться, что мне не почудилось.
И впрямь не почудилось! Посреди комнаты стоял не кто иной, как Баррелий ван Бьер собственной персоной! Из одежды на нем были одни лишь грубые монашеские штаны да широкий кожаный пояс, а в руке он держал короткий эфимский меч. С которого струями стекала свежая кровь, чьи брызги заляпали также голый торс кригарийца.
Чья именно это была кровь, не представляло загадки. Оба канафирца лежали теперь на полу, хрипели, бились в агонии и орошали ковер хлещущей из их разрубленных глоток кровью.
Ознакомительная версия.
