Пропиленное ухо, по всей видимости, всерьез разъярило моего противника. Парень молниеносно поднырнул под выставленные руки, очутился рядом и двинул кулаком в висок. Увернуться я не успел. В глазах потемнело, голова мотнулась вбок и загудела. Уже падая, я отметил, как на Коляна опускается арматурина. Изображение и звук словно бы смазали, поэтому до конца разобраться в происходящем я не смог.
Жахнулся об асфальт ничком, едва не расшибив лоб. Где-то рядом звякнула пила. Начал перебирать ногами, пытаясь перевернуться на спину, но ничего не вышло.
Сейчас этот парень поднимет кирпич и добьет меня. Ведь это очень больно, когда камнем бьют по голове? Или моей собственной пилой рубанет…
Сквозь гул в ушах я услышал звук. Резкий и неприятный. Хрустящий.
Наверное, мне башку проломили? Но почему, в таком случае, я еще соображаю и слышу, как глухо бьют арматуриной по рухнувшему наземь грузному телу? Почему я вижу, как из закатившегося глаза Коляна течет густая кровь?
Почему я чувствую, как кто-то хватает меня за руку и вздергивает, словно тряпичную куклу?..
— Подъем! — заорал Борис в самое ухо.
«Ем… ем… ем…» — срикошетило в черепе. Я болезненно сморщился и выдернул локоть. Развернулся.
Борис был похож на борзую… Я как-то сразу увидел его всего, с ног до головы, будто сфотографировал. Грязные туфли, разошедшиеся по шву брюки, топор, заляпанная чем-то склизким ветровка. Узкое лицо, острые скулы, цепкий, сосредоточенный взгляд… Борзый. Вот за это его так и прозвали.
— Бежим, — коротко рыкнул он и потянул меня за собой. — Живо, брат! Валим отсюда!
Я по инерции двинулся за ним и споткнулся обо что-то мягкое, но тяжелое. Обернулся, все еще плохо соображая, и царапнул взглядом по месту нашей ночевки.
Время будто замедлило свой бег.
В ушибленном виске загромыхал пульс.
Угли багряной россыпью мерцали прямо посреди асфальтового пятачка.
По одну сторону серой кляксы кострища валялся ударивший меня парень, об него я и споткнулся. Только теперь вместо легкого пропила на ухе, у юнца отсутствовала часть головы. В тот миг мне это даже страшным не показалось. Просто не хватало немного головы, и всё. Факт.
По другую сторону костра лежало еще одно тело — большое, в джинсовом пиджаке, с неестественно вывернутой ручищей и разбитым в лепешку лицом. Я не сразу сообразил, что это Колян. Добродушный Колян, забавно рассуждавший про инопланетян и почти приманивший дикого кота сухой лапшой.
Над ним стоял парень и усердно махал арматуриной. Тук. Тук. Тук. Словно мясо на кухонном столе отбивал.
Тук. Тук.
А лопоухий поднимал саперную лопатку, которую я в суматохе так и не нашел…
— Быстро! — гаркнул Борис, выдирая меня из мира приглушенных звуков и замедленных движений. — Не справлюсь. Порвут.
Пришло понимание: если хочу жить, если хочу добраться до Москвы и найти Элю, то нужно бежать. Без оглядки, не думая о том, что происходит за спиной, игнорируя это «тук-тук-тук», забыв, что у молчуна не хватает части головы, а ветровка Бориса забрызгана какой-то гадостью.
Бежать.
Мы сорвались с места. И откуда только силы взялись?
Бежать. Вдоль сгоревшей бензоколонки. Через кусты, к шоссе. К бледному пятну месяца на розовом полотнище рассвета.
Я даже не заметил, как мы обогнули несколько машин, выскочили на центр дороги и помчались вдоль отбойника, прочь, прочь, прочь от безумия, о котором не хотелось вспоминать. Кажется, за нами даже никто не погнался, но оборачиваться было нельзя. Ни в коем случае!
Борис скакал рядом, хрипло дыша, не выпуская из руки окровавленный топор, стараясь держать его так, чтобы не покалечить меня или себя самого. Его ветровка с чернеющим влажным пятном мелькала рядом. Темное, светлое, темное, светлое. Скорее всего, Борис тоже понимал, что нас никто не преследует, и тоже до дрожи боялся оглянуться на заправку, на точку, за которую уже невозможно было вернуться.
Никогда.
Футляр с чудом уцелевшими очками болтался у меня на груди, отсчитывая ритм.
Мы, как заведенные, бежали через прохладную мглу, из которой то и дело возникали силуэты машин и проросших сквозь асфальт деревьев. Бежали, не слыша щебета пробуждающихся птиц, поскрипывающих под собственной тяжестью сосен, далеких голосов впереди.
Я бежал к.
Брат бежал от.
А следом за нами сквозь легкий утренний туман, подернувший пустое шоссе сизой пеленой, несся пугающий звук, от которого так хотелось скрыться. Очень-очень хотелось…
Тук. Тук. Тук.
Не оглянуться.
Будто чьи-то шаги стучат следом. Чужие и жуткие.
Не спрятаться.
Тук. Тук.
Тук.
Никто за нами так и не погнался. Мы бежали еще какое-то время, потом я выдохся, да и Борис стал притормаживать. Не сговариваясь, сбавили темп, перешли на шаг. Мысли тоже замедлили ход, потекли размеренно.
Солнце поднялось над шоссе и жарило нещадно. Судя по холодной ночи, звездопаду и начинающим жухнуть кое-где листьям, можно было предположить, что сейчас август. Но солнце как будто решило доказать, что я ошибался.
Или во всем было виновато безветрие?
Плавился воздух над асфальтом. Верещали птицы.
Борис остановился и впервые с момента нашего бегства обернулся. Окинул меня странным взглядом. Сплюнул и присел на корточки. Я стоял, не зная как реагировать, что сказать. За последние сутки произошло слишком много такого, о чем невозможно было судить с привычных позиций.
Стоило подумать о ночных гостях, Коляне, Борисе — моментально задирала голову мораль. И сразу же расшибалась вдребезги о реальность, оставляя лишь пустоту и душевные метания. Я никогда не любил рефлексий и старался не опускаться до интеллигентского самокопания, но следовало признать: на этот раз старания пошли прахом.
Брат первым нарушил тишину.
— Чего примолк?
Я поглядел на него. Жесткий, злой. Он всегда был жестким, но не злым. Или мне хотелось думать, что злым он не был? А сейчас…
— В голове не укладывается, — пробормотал я.
— Помочь уложить? — Борис качнул топором.
Взгляд зацепился за окровавленное лезвие. Меня передернуло.
— Ты убил человека.
— Да, — легко согласился Борис. — Этот человек хотел мочкануть тебя, брат. И мочканул бы, не сомневайся.
И в этом тоже была правда. Но Боря… Я знал его с рождения. Помнил мальчишкой, юношей. Он мог быть каким угодно: злобным, жестокосердным, нахальным, — но убийцей он не был. А теперь стал. И от этого делалось не по себе. Честно говоря, сейчас, когда первый шок отступил, я не знал что пугает меня больше: смерть Коляна или родной брат.
