– А в пехоту?
– Я почему про саперов сказал? В строительстве я хоть что-то смыслю, а в пехоте – полный нуль. Ни винтовки, ни пулемета не знаю. Наган только разве. Но кто мне его даст, его ведь только офицерам дают.
– В Красной армии – не офицеры, а командиры. Это в латвийской армии офицеры. Были. Но тут ты не совсем прав, есть рядовые красноармейцы и сержанты, которым наганы положены. К примеру, части пулеметчиков и минометчиков. Вот знаешь пулемет Дегтярева?
Ага, я его знать не должен! И не знаю!
– Нет, Андрей Денисович. У латышей были пулеметы Виккерса, кажется. А такого пулемета я не знаю. Он не при царе был?
– Нет, Саша, это советский пулемет. А изобрел его бывший солдат, Вася Дегтярев. Я даже с ним встречался, когда мы на Сестрорецкий завод ездили, за винтовками для Красной гвардии. Лицо мне его запомнилось, а потом в газетах писать стали: Герой Социалистического Труда, орденоносец, депутат, конструктор. Вырос он при советской власти до уважаемого человека. А с наганом откуда ты знаком?
– А нам его выдали, чтоб деньги возить или документы какие-то важные. Либо заведующий с ним ездил, либо кассир, либо я, либо шофер Иван. Он тоже русский и тоже в Риге не остался. А чтоб мы себе ногу не отстрелили, а знали, как пользоваться, заведующий нас и обучил.
Так мы беседовали часа два, а может, и больше.
Я успел несколько раз взмокнуть и обсохнуть от переживаний. И минимум пару раз проболтался. Один раз ляпнул про гипсокартон, а потом изворачивался, рассказывая, что это новый такой строительный материал, который немерено денег стоит, и особо выпендривающиеся латышские буржуи из него разные извращения в комнатах делают – фальшивые камины, арочки, выступы. И еще раз, точно, назвал Красную армию – Советской. Возможно, я еще и больше раз ляпался, но просто об этом точно не знаю. А оперуполномоченный – он не такой простой: вроде бы простые вопросики задает, мирным тоном, будто пенсионер о даче рассказывает, а взгляд-то у него стальной. Время от времени как взглянет – и чувствуешь, капец тебе пришел. Увидели тебя насквозь, и все вранье твое – тоже, сейчас резолюцию наложат: «Шпион. Расстрелять на месте».
От таких мыслей у меня не только сердце билось чаще и пот выступал, но и моча накапливалась неотступно, потому я решил этим воспользоваться и, извинившись, попросился в уборную.
И Филипп меня отвел, и орлиным взором смотрел на действия мои, и руку на кобуре держал. А что мне делать оставалось? Либо бежать, либо мочиться. Бежать я не стал.
И еще с час допрос продолжался. Затем Андрей Денисович встал, размялся малость и сказал:
– Посиди-ка тут с Филиппом, а я в штаб схожу. А вернусь, тогда пообедаем и дальше работать будем.
Вот мы и дальше сидели. И молчали все время. Я только воды попросил, а Филипп мне молча стакан дал и налил воды из графина. Даже на «спасибо» не ответил. Интересно, он такой от природы или от сознания исполняемого долга?
А Осинин пошел в штаб батальона. Медленно пошел, потому что чувствовал себя не очень здорово. Дело пахло обострением малярии, а как только Андрей Денисович вспоминал о необходимости лечиться, так ему становилось еще хуже. Больно «хорошие» были воспоминания о лечении: водочную рюмку хины враз проглотить, а завтра повторить. Потом питерские врачи удивлялись, как он не оглох от таких лошадиных доз. Будь он неладен, этот «старый кавказский метод»! Потом и по-другому лечиться пришлось. И акрихином. И клопами. Только помогало оно лишь на время. И стоит понервничать или простудиться, как старая зараза выползает на свет.
Комбат и военком стояли возле штабного блиндажа и о чем-то спорили. Но, когда он подошел ближе, спор прекратили. А военком даже с ехидцей спросил:
– Слышь, Андрей, не хочешь познакомиться с батальонным контрреволюционером?
Вот паразит обуховский – пользуется старой дружбой, чтоб ехидство свое излить? Мало его за длинный язык прорабатывали?
– Говори, потомственный молотобоец, про свои контрразведывательные достижения!
Тут командир не выдержал и испортил явно подготовляемый розыгрыш, рассказав, что этот контрреволюционер – обыкновенное бревно для наката блиндажа. Когда его первый раз подымали, боец Елисеев заработал ущемление грыжи. Когда Елисеева потащили в санчасть, при второй попытке боец Крамаренко прострел заработал. Вернее, это он так говорит, что заработал, а комиссар думает, что прострел был давно, а сейчас обострился.
Но это еще не все. Еще один боец его себе на ногу уронил, когда Крамаренко скрючился и за поясницу схватился, убрав руки от бревна. Три человека одним бревном, да еще и кривым!
А что тут скажешь? Добровольцы! Бодро наврали, что здоровы как быки, а на самом деле им на фронте делать нечего. И Андрей Денисович поинтересовался, когда жертвы бревна в строй встанут. Ему ответили, что лекпом прогнозировал жертве прострела две недели постельного режима, хозяину ушибленной ноги хватит и пяти-шести дней в постели. А вот Елисеева повезли в городскую больницу, и дело пахнет операцией.
– Ну что ж, батальонный треугольник, тогда надо решить две задачи.
Первая и самая важная: надо найти комиссию врачей, которая серьезно поглядит на наших бойцов и командиров и всех, кто бодро врет, что здоров, – выявит. А то мы так каждый день будем их терять. И вторая, из нее вытекающая. Есть возможность одного из потерянных бойцов заменить. Комендатурой задержан один беженец из Латвии, без документов. Проверить его по латвийской линии быстро не получится. Латвийские органы эвакуировались, скоро ответ не дадут. В беседе с ним видно, что парень что-то скрывает, но служить в армии хочет. Есть возможность заменить им хотя бы Елисеева. Пока бумаги туда-сюда ходят, пусть под присмотром бойцов поработает. И делу поможет, и сам при деле будет. А труд в коллективе нутро человеческое быстро выявляет.
Вот тогда и выясним, что он там про себя скрывает: от алиментов он бегает или есть что-то похуже?
Комбат согласился. А чего б ему не соглашаться? С ним тоже так было двадцать с гаком лет назад. Собрали перешедших на красную сторону бывших колчаковцев и послали брать Чонгар. Там товарищ комбат Усольцев (тогда еще помкомвзвода) со товарищи взял атакой врангелевский бронепоезд «Офицер» и тем полностью реабилитировал себя[7].
Комиссар по привычке съязвил:
– Ну, если ты, как наш районный душевед и недреманное око на кадровом фронте, в парне врага не усматриваешь, то и мне соглашаться надо. И соглашусь.
– Ладно, соглашатели, принимайте бойца!
– А я думал, ты его себе возьмешь, в свой нештатный трибунал! Каких хороших парней себе выцарапал, когда комбат был в меланхолии, хоть тебе они и не положены!
