– А я думал, ты его себе возьмешь, в свой нештатный трибунал! Каких хороших парней себе выцарапал, когда комбат был в меланхолии, хоть тебе они и не положены!
Вот язва сибирско-обуховская! Хоть посылай такого в немецкий тыл с заданием плюнуть в немецкий водопровод, которым Берлин питается! Вся компания на «Г» – Гитлер, Геринг, Гиммлер, Геббельс – от его яда передохнет!
И Андрей Денисович Осинин, подумав так, перешел к практическим делам.
Возвращаясь в свой блиндаж, он ощутил, что как-то быстро устал, и сильно стали дрожать руки. Опять трясти будет… Прямо запоздалая месть басмачей победителям. Они, басмачи, уже все в расход вышли, а вот осталась такая памятка от погони за ними… И нервы не в порядке. А чего им быть в порядке? В сводках все новые направления появляются. Три республики потеряны полностью. Скоро и ему вступать в бой, а за спиной – Ленинград, до которого совсем не так далеко. Юденич в 19-м прошел это расстояние быстро: кажется, за полтора месяца. А от старшего сына писем пока нет. Написал раньше, что прибыл во Владимир-Волынский из училища. Скоро будет в части, тогда напишет поподробнее. А скоро была война.
Но Андрей Денисович был человеком старой закалки, таких уже осталось немного. Дал волю нервам – и все, хватит. Не самая тяжелая ситуация, что он видел. Осенью 19-го, когда Деникин безостановочно пер вперед, на Москву, тоже несладко было. Казалось, что вот-вот – и офицерские полки ворвутся в красную столицу. На базарах об этом уже говорить начинали как о том, что свершится обязательно, вот только еще неясно – через две недели или через три.
А потом разбили деникинскую конницу и добровольцев под Орлом и Кромами, и все повернулось вспять. «Растет в Ростове алыча не для Антон Иваныча!» Подергалось белое войско под Ростовом, а дальше вообще покатилось на юг, к новороссийскому финалу…
Так что и снова так будет. Хрен с ним, что немец уже под Смоленском. Дойдет он до Вязьмы или какой-нибудь Вереи – и покатится назад. Как Антон Иванович, барон Врангель и Юденич… Нечистый знает их имена с отчествами.
Надо жить и выполнять свой долг, как это в романе про партизан написал товарищ Фадеев.
А меня после возвращения Андрея Денисовича отвели в роту, сдали помкомвзвода сержанту Волынцеву, а тот меня уже дальше водил. Выдали мне форму, хоть и не новую, но лучше выглядевшую, чем моя облезшая от ожога спина и эти штаны – бермуды, или как их там. И разное другое тоже выдали. А дальше меня бойцам представили, и оставшееся время до обеда я учился наматывать обмотки под руководством пожилого младшего сержанта. Он мои огрехи исправлял и говорил, что обмотки только кажутся такими несуразными и трудно осваиваемыми. Вот в летнюю жару в них ноге удобнее, а зимой теплее тоже, если взять шерстяную обмотку вроде такой, как у англичан была в Гражданскую. Он это на себе прочувствовал, когда захватили они вагоны с деникинским обмундированием. Вот в мокрую погоду или когда через речку переходишь – сапог однозначно лучше. А зато в ботинке с обмоткой нога меньше устает. Я мотал это на ус, а обмотку – на ногу.
После обеда нам примерно полчаса отдохнуть дали, и пошли мы проволочный забор ставить. От рощи до края болотца, а это с двести метров будет. Вы проволочный забор видели? Ну, таким забором обычно разные военные объекты огорожены, там, где не собирались поставить нормальный забор. Но на наших военных объектах колючая проволока – чаще на бетонных столбах. А тут – на деревянных кольях, и линия кольев не одна, а три. И линии кольев между собой проволокой соединены. Возились мы до темноты всем скопом, но все не доделали, третья линия проволоки еще не вся готова была. Плохо, что часть народу все время была занята рубкой этих кольев; если б они уже готовы были, то дело быстрее пошло. Но ничего, завтра с утра и добьем эту колючку.
Меня даже похвалили, потому что быстрее работал и другим солдатикам показывал, как надо делать. А чего там сложного, да и раньше мне приходилось заборы из нее ставить или поверх деревянного забора ее пускать. Сейчас, правда, есть такая хрень вместо нее, «Егоза» называется. Похожа на стружку из-под резца, и тело дерет не хуже. Вообще мы изрядно измазались и ободрались, ставя забор. Проволока была вся в какой-то масляной отработке, а мы сразу не сообразили, как с ней надо управляться поаккуратнее. Сержант сказал, что сейчас уже темно чиниться, а завтра он нас пораньше подымет, чтоб до подъема успели себя привести в вид, полагающийся красноармейцу.
Народ за кашей это пообсуждал: хватит ли у сержанта такой жестокости по отношению к нам, или он просто так, для порядка ворчит. Я лично думал, что вполне хватит. Правда, это у меня не свой опыт, а то, что отслужившие знакомые рассказывали. А говорили они, что сержант для того и создан, чтоб подчиненным жизнь медом не казалась. А если он не знает, чем подчиненных утруднить, то это не сержант, а прокисший сержант.
Правда, те из них, кто где-то повоевал, говорили, что если сержант дрючить рядовых не будет, то получатся не солдаты, а мишени для «чехов» или «духов». Потому солдат, которого сержант не дрючил, – это такой же солдат, как отбивная, которую не отбивали. Она для чего-то годится, но она – не отбивная, и недодрюченный солдат – это не солдат. А что-то другое. Это Сашка Лысый говорил.
Потому я пытался отмыть отработку с рук, устраивался поудобнее, чтоб спать, котелок с ложкой полоскал, но в спор про сержанта не вступал. Еще ляпнешь что-то не из этого времени…
Утром прогноз насчет сержанта сбылся: нас раньше разбудили, и стали мы, морды сполоснув, зашивать, кто что порвал. У меня на моем рубище разрыв только один нашелся, оттого я с ним быстро справился. Сидел и ждал, когда подъем наступит.
Подъем объявили, колотя в стреляную орудийную гильзу, и можно было еще разок умыться, уже не спеша. Чего-то глаза у меня за ночь закисли… Вроде и мыл их уже, а такое впечатление, что не мыл.
С утра нам чаю с хлебом дали, а после завтрака пошли мы доделывать вчерашнее. Справились довольно быстро, оставалось-то немного, да и руку уже каждый малость набил.
После того основную массу народа погнали куда-то, а человек восемь, включая и меня, под руководством сержанта из другого взвода оставили и стали нас учить разному.
Сначала немного уставам – кто такой красноармеец, какие задачи Красной армии и прочее. Потом это занятие прервали, и стали мы отрабатывать разные строевые премудрости. Как приветствовать командира, как выходить из строя. А потом попытались ходить строем. Сержант страдальчески морщился, когда мы одиночную строевую подготовку демонстрировали; а когда строем ходить начали, то он прямо-таки ругаться стал. И было отчего, поскольку мы друг другу все ноги оттоптали. Ибо подобралось такое воинство вроде меня, которое про все военное иногда только что-то слышало, а чаще – и того не удостоилось.
