Когда вагон наконец прибыл в Бергхоф, резиденция Гитлера напомнила Людмиле симпатичный курортный домик (вид отсюда открывался великолепный), окруженный всем тем, что требовалось для резиденции нацистского вождя. Молотова спешно проводили внутрь Бергхофа. Людмиле показалось, что она увидела фон Риббентропа — немецкого коллегу наркома иностранных дел. Она помнила лицо нацистского министра, часто мелькавшее в кадрах кинохроники в течение тех странных двух лет, когда Советский Союз и Германия соблюдали договор о дружбе.
Людмила была недостаточно важной персоной, чтобы ее разместили в Бергхофе. Немцы повели ее в дом для гостей, находящийся поблизости. Оказавшись в шикарном вестибюле, она могла думать лишь о том, какой же эксплуатации рабочих и крестьян стоило возведение таких хором. Людмила была абсолютно убеждена, что в лишенном эксплуататорских классов Советском Союзе никто не захотел бы жить среди подобной ненужной роскоши.
По лестнице вниз спускался офицер в щеголеватой черной форме немецких бронетанковых войск. Судя по двум большим звездочкам на расшитых погонах — полковник. На его груди справа красовалась крупная яркая восьмиконечная золотая звезда со свастикой в центре. Полковник был худощав, гладка выбрит и выглядел вполне своим человеком в окружении фюрера. При виде него Людмила ощутила себя какой-то мешковатой коротышкой, оказавшейся явно не в своей тарелке. Она поправила висящий на плече вещмешок, где находились все ее нехитрые пожитки.
Это движение привлекло внимание щеголеватого полковника. Он остановился, пригляделся и вдруг бросился по паркету прямо к ней.
— Людмила! — закричал он, прибавив на довольно приличном русском языке: — Какой черт принес вас сюда? Его лицо изменилось, но голос она узнала.
— Генрих! — воскликнула Людмила, изо всех сил стараясь произнести его имя так, как оно звучало на немецком языке.
Людмила несказанно обрадовалась этой встрече. Не обращая внимания на удивленные взгляды сопровождающих и не желая знать, что подумает Молотов, когда ему станет известно об этой встрече, она обняла Егера. Он с энтузиазмом ответил ей тем же.
— Вам сразу дали полковника, — заметила она. — Замечательно.
Егер улыбнулся, как бы осуждая сам себя.
— Мне предложили выбирать: либо чин подполковника и Рыцарский Крест, либо полковничьи погоны, но в придачу — лишь золотой Германский крест. Они думали, что я предпочту славу. Я выбрал чин. Чины сохраняются дольше.
— А ваш механик, Георг Шульц, теперь у нас. Он обслуживает мой самолет.
— Он жив?! Чертовски этому рад!
— Да, у нас есть о чем поговорить.
— Еще бы.
На какое-то мгновение лицо Егера приняло то осторожное выражение, которое Людмила впервые увидела у него в украинском колхозе. Но потом вновь появилась улыбка.
— Еще бы! — повторил Егер. — Так много всего хочется сказать!
Атвар вглядывался в собравшихся командиров кораблей. Они, в свою очередь, молча вглядывались в него. Прежде чем начинать собрание, главнокомандующий пытался предугадать настроения. Сейчас ничто не удивило бы его, включая бунт. По летосчислению Расы прошел год, проведенный в завоевательной войне, когда-то представлявшейся легкой прогулкой, и пока еще никто из собравшихся не повернул хотя бы один глазной бугорок (не говоря уж о двух) к победе.
Главнокомандующий решил действовать стремительно.
— Собравшиеся командиры, я знаю, что почти каждый день мы сталкиваемся на Тосев-3 с новыми проблемами. Иногда нас даже заставляют вновь обращаться к старым проблемам, как в случае с тосевитской империей, называемой Италия.
Командир корабля Страха встал, склонился и стал ждать, пока его заметят. Когда Атвар указал на него, тот спросил:
— Господин адмирал, каким образом дойч-тосевитам удалось похитить Большого Урода, управлявшего Италией — как его там?
— Муссолини, — подсказал Атвар.
— Благодарю вас, господин адмирал. Да, Муссолини. Как дойч-тосевиты сумели выкрасть его, когда после капитуляции Италии перед нами мы надежно спрятали этого Большого Урода в… как это у них называется… в замке?
— Мы не знаем, как они пронюхали об этом, — признался Атвар. — Они искусны в войне без правил. Должен сознаться, его похищение ошеломило нас.
— Ошеломило нас? Да, точнее не скажешь, господин адмирал, — добавил Страха, выразительно кашлянув. — Его выступления по радио из Дойчланда во многом снижают ценность выступлений другого Большого Урода, из Варшавы, того самого, что так убедительно говорил против дойч-тосевитов.
— Русси, — произнес Атвар, бросив короткий взгляд на находящийся перед ним компьютерный экран со справочной информацией.
Справочный файл сообщал ему и кое-что еще: «В любом случае выгода от использования этого тосевита стала значительно уменьшаться. Его последнее выступление пришлось подвергнуть электронному преобразованию, чтобы оно соответствовало нашим требованиям».
— Большие Уроды так и не прониклись идеей, что Раса будет управлять ими, господин адмирал, — мрачно проговорил командир корабля Кирел.
— А почему они должны проникнуться ею, досточтимый Кирел? — возразил Страха, не скрывая сарказма. — Насколько я понимаю, у них нет причин для этого. Если смотреть дальше, история с Муссолини предстает еще более ошеломляющей. Теперь Италия охвачена волнениями, а раньше она являлась одной из самых спокойных подконтрольных нам империй.
Фенересс, самец из фракции Страхи, продолжил в том же духе:
— Более того, господин адмирал, это позволило Дойчланду сделать национального героя из… — он взглянул на свой компьютер, прочитав там имя тосевита — …Скорцени, возглавлявшего бандитский налет. Это побуждает и других тосевитов пытаться повторить его, так сказать, подвиг.
— То, что вы говорите, командир Фенересс, справедливо, — согласился Атвар. — Относительно неудачных действий нашего самца, отвечавшего за охрану Муссолини, могу сказать следующее. При обычных обстоятельствах он непременно сумел бы ужесточить дисциплинарные меры. Однако, поскольку он сам пострадал в результате тосевитского налета, это оказалось невыполнимым.
Командиры кораблей зашумели и зашептались между собой. Чтобы главнокомандующий так откровенно признал действия неудачными — это было странным и тревожащим. Не удивительно, что собравшиеся шептались, — им необходимо было понять, каково значение такого признания Атвара. Является ли оно сигналом к перемене стратегии? Означает ли это, что Атвар покинет свой пост, возможно назначив вместо себя Страху? Если так, чем все это оборачивается для каждого командира?
