все равно в конце концов спалили бы город. Такие люди грубы и ни в чем не знают удержу. Они станут грабить и убивать из одного только злонравия. Надо их стукнуть как следует – зубастого зайца и волки боятся.
– А как же королевская гвардия?
– До короля далеко, дочка. Пока из столицы придут войска, от нас и головешек не останется.
– Но ты-то куда, разве нет никого помоложе?
Отец подбросил топор так, чтобы тот несколько раз перевернулся в воздухе, а потом ловко поймал его за рукоятку.
– Ничего, дочка. И я на что-нибудь сгожусь. Собери-ка харчей.
Вечером истекло время, за которое городу следовало ответить на разбойничьи угрозы. На главной площади собралось десятка три горожан: волшебник, три стражника и немногие храбрецы, осмелившиеся записаться в ополчение.
Анна подсматривала за ними из-за угла, и рядом с нею стояли еще две девочки, три девушки и четыре почтенные матроны.
Ополченцы о чем-то спорили, не соглашались друг с другом, дело доходило до крика. Тихий Старый город замер в испуге, ожидая, хватит ли у его последних защитников храбрости выйти против разбойников. Шум стоял только на главной площади. Когда он стал особенно сильным, волшебник поднял руку и произнес повелительно:
– Хватит! Вы будете делать то, что я скажу. Молчать, красильщик Лор! Итак, я один встану против разбойников у широкой бреши. Со мной будет художник Фрис, поскольку мне может понадобиться гонец. Все остальные встретят их за узкой брешью. Сделайте там завал из бревен и выньте булыжники из мостовой – станете бросать в разбойников, если полезут. Но я уверен, что полезут они в ту брешь, которая побольше. Старшим назначаю красильщика Лора, он самый горластый. Ясно?
– Гу-гу-гу! Бу-бу-бу! – ответила ему толпа.
– Превосходно. Сейчас же отправляйтесь на позицию.
Толпа подчинилась волшебнику, не попытавшись произнести хотя бы словечко наперекор.
Анна чувствовала, как у нее пылают щеки.
Динн с отцом направились в другую сторону.
Дома девушка попыталась шить. Уколовшись в пятый раз, она бросила шитье и попробовала испечь пирог. Взялась за сковороду. Поставила сковороду на место. Села на лавку, закрыв глаза руками.
«Старый. Совсем старый. Куда он пошел? Почему Динн взял его с собой? Зачем? Папа, ну что ты затеял? Папа, я тебя очень прошу, возвращайся домой целым и невредимым».
Она помолилась за отца. Потом встала посередине комнаты и спокойно сказала в пустоту:
– Я так люблю тебя.
Не дождалась ответа и повторила:
– Я так люблю тебя, Динн!
Отец явился на заре, усталый, но счастливый.
– Мы отбились, дочка! Надеюсь, ты испекла мне пирог? О, да ты бледная, как смерть. Опасалась за меня?
Что ж, правильно опасалась. Жаркое вышло дело… Послушай, если нет пирога, то дай вчерашнего хлеба с вином. Мне пришлось поработать сегодня, а твой харч весь вышел еще до полуночи.
Ей хотелось кричать: «Как он? Что с ним?» Но отец сам заговорил о волшебнике.
– А он молодец, этот твой Динн. Не зря мы ему столько платим. По правде сказать, один он по-настоящему и дрался. Лор говорит, с их стороны пришло всего пять или шесть образин. Полночи образины переругивались с нашими, обещали всех поубивать и порезать, но в брешь не сунулись. Я хлеба-то своего дождусь или нет? Так. А вина? Да что ж ты такая сонная? Отмокай, бояться нечего. Я цел, а разбойников и след простыл. Так вот, Динн твой поставил у широкой бреши какие-то трубки, какие-то горшки, сам бес, прости Господи, не разберется. Когда разбойнички пытались к нам пролезть, он палил по ним жидкостью, и та жидкость, представь себе, горела! Вот учудят эти маги… Ничего не скажешь, хитрый народ. Зачем ты мне эту кислятину дала? По такому поводу можно бы и столичного, у нас была одна бутылка… Впрочем, ладно, не суетись. Троих злодеев волшебник вчистую спалил, да еще пяток малость поджарил – свои утащили. Ну а те что? Копьями-дубинами машут, но издали, издали. Ближе подойти бояться. Перед самым рассветом ушли. Вот только, уходя, пустили стрелы наудачу. По чистой злобе, знали, что оттуда им не попасть. А вот попали случайно. Волшебника-то нашего… эх. Стрелой между ребер. Я сбегал к Лору, нашли лошадей, довезли мага домой, да еще я за лекарем бегал, умаялся. Давно так не бегал, лет пятнадцать как. Э, постой, куда ты? Куда сорвалась?
– Лекарь мне объявил: жизни осталось еще на день или на два. Не плачь, Анна. Хочешь, я поведаю тебе самую важную новость последней недели?
Дочь художника держала его за руку. Очень крепко держала. Боялась расцепиться хотя бы на миг. Сделав последнюю перевязку, лекарь отвел ее в сторону и сказал, что вышло очень много крови и что срок волшебнику – до вечера. Ночи ему не пережить.
– Да я и не плачу, Динн. Я давно успокоилась. Мне хорошо с тобой. Какую новость ты хотел мне рассказать?
– Важнее этой новости я ничего не знаю… Я так люблю тебя! Я с ума схожу от любви. Вот моя новость. Мне очень хотелось просить у тебя руки и сердца. Но… ты настолько моложе меня… Разве вышел бы из меня подходящий муж для такой юницы… прекрасноволосой…
Анна хотела ответить ему, что ей плевать на возраст. Анна хотела ответить ему, что любит его. Анна хотела ответить ему, что и сама мечтала стать его женой. Но вот беда, как только она попыталась сказать это, перед глазами все расплылось, а в горле разбух ком горечи, лишивший ее голоса.
– Анна, чудесная, сказочная, несбыточная моя мечта, что же ты стискиваешь мне руку с такой силой? Мне больно…
– Прости меня… – едва смогла прошептать девушка. – Прости меня.
– Моя родная, моя любимая, опять ты плачешь? Не стоит плакать. Я узнал тебя, а ты меня. Это так много. Не плачь…
– И ты… мой родной… – она все никак не могла совладать с голосом. Проклятый голос предал ее.
– Я знаю, чем тебя утешить. Пока тебя не было… в то… утро… я пригласил нотариуса. Ведь ты больше всего на свете хотела жить в этом доме, кататься на этой лодке, гулять по этому саду, смотреть на это море с высокого берега… Посмотри… на столе. Бумаги. Теперь дом твой. И лодка тоже твоя. И сад.
Анна хотела ему сказать, что она больше всего на свете желала провести в этом доме всю жизнь вместе с ним, чтобы они не разлучались ни на один день, чтобы они вместе гуляли по саду, чтобы Динн катал ее на лодке,
