Языки пламени поднимались все выше. Что мне пламя? Разум холоден, как нож. Лед разума в огненном теле.
Я посмотрел в глаза моему отцу, глаза, подобные бездне. Я понял, что он прав.
Он улыбнулся.
— Страданий больше не будет. Мы будем править миром: ты — на земле, и я — на небе, как твой отец и покровитель. В новом мире не будет ада, потому что истинный Господь льет свой свет равно над добрыми и злыми.
«Я знал, что мое новое тело смертельно опасно. К нему нельзя прикасаться. Тот, кто прошел через смерть, не должен соприкасаться с миром живых. Я сказал об этом ученикам, но животному не скажешь. Бедный Соломон! Он хотел только потереться о мою ногу. Мой самый верный апостол, служивший за молоко и колбасу, а не ради тщеславия. Петр похоронил его. И на том спасибо.
Куда хуже было с Марией. Я вынужден был не подпускать ее к себе, а она обижалась.
— Если ты прикоснешься ко мне, ты умрешь. Не вздумай сделать это! Я не хочу быть причиной твоей смерти. Никогда!
Она заплакала.
— Не печалься, Мария! Когда я свергну Иегову и наступит эпоха Нового Царства, у всех будут такие тела, и мы вновь соединимся.
— Тогда почему не сейчас, если все равно нужно пройти через смерть?
— Не смей! Не оставляй меня!
Мне было слишком трудно. Я мог бы найти себе десятки других женщин и убивать их своей любовью. Я уже научился убивать и больше не ценил людей. Но мне нужна была Мария, и я был нужен ей. Убежденный эпикуреец, ставший монахом поневоле!»
«Их привели ко мне, когда я вернулся из Америки, вернулся триумфатором. Ко мне привели моих убийц. Точнее, проводников. Союз Связующих.
Они преклонили передо мной колени и склонили головы, Иуда Искарти и его люди.
— Мне не нужно ложного почтения. Встаньте! — сказал я.
Но они остались коленопреклоненными.
— Зачем вы это сделали?
— Ты знаешь, Господи.
— Я знаю, что вы проводники. Но кто приказал привести меня?
— Тот, кто назначил встречу.
— Я не люблю, когда мне назначают свидания против моей воли! Он мог бы сам прийти ко мне. Мы равны друг другу.
— Потому мы с радостью примем смерть, если имели несчастье огорчить тебя, Господи.
Я расхохотался.
— «Имели несчастье! Огорчить!» Да, вы меня очень огорчили. Вы служите ему, а не мне.
— Невозможно служить ему и не служить тебе, Господи. И наоборот. Вы — одно.
— Ну нет! Я человек, и поступаю так, как хочу. Вы примете смерть.
— Да, Господи. Но у нас одна просьба…
— Говорите. Но не обещаю исполнить!
— Позволь нам поцеловать тебе руку.
— Всего-то, — я горько усмехнулся. — Ты первый, брат Иуда.
Он подошел ко мне, опустился на колени и благоговейно поцеловал мне кончики пальцев. Когда он упал мертвым, я обвел взглядом других. Но никто из них не смутился. Они знали.
— Ну, кто следующий? Добро пожаловать!
Следующий невозмутимо перешагнул через труп своего соратника и повторил его подвиг. И так все четверо. Я сел на стул среди четырех мертвецов. Что я чувствовал? Торжество! Но оно мне не нравилось».
«Собираясь в Китай, я прочитал шкаф книг и все равно совершал ошибки, хорошо, что Варфоломею хватало чувства такта не делать из них далеко идущих выводов. В Древнем Китае книги писали на тонких дощечках, скрепленных веревками, и ученые возили их за собой на телегах. И образованность человека так и измерялась телегами. Мое образование теперь вполне можно было измерять шкафами».
«Я вовсе не был уверен, что я тот, кого ждут бессмертные даосские воины, скорее наоборот, и я приготовился к худшему. День, когда я спустился к ним, должен был стать для меня или великим триумфом, или великим поражением. Но они меня приняли. Верно, мир действительно перевернулся, и Небесный Владыка утратил свой тянь мин на царствование. Это придало мне уверенности в себе.
Даосские воины так же не принадлежали этому миру, как и я. А значит, мое прикосновение не было для них смертельным. Я мог их обнять и каждому из них пожать руку, но они норовили пасть предо мною на колени и бить земные поклоны. Мне это уже не было нужно. Любовь к поклонению — удел тщеславных. А тщеславие — детское чувство, страсть нравиться. Я давно уже сам понимал, кто я, и не нуждался в сторонних подтверждениях».
«Хун-сянь… Теперь у меня могла быть женщина. Кто бы на моем месте не воспользовался этой возможностью? И она стала моим телохранителем, служанкой и наложницей. Не более.
После того как она норовила свернуться у меня в ногах в обнимку с мечом, я не сразу убедил ее, что мне не нужна охрана. Причем решающим аргументом оказалось то, что следует слушаться своего господина. А во сне я шептал имя Марии.
— Что такое «Ма Ли»? — как-то спросила она.
— Мария, — поправил я. — Это ласковое имя, которое в Европе мужчины говорят своим возлюбленным. Спи!
Впрочем, она скоро поняла, кто такая Мария, и относилась к ней, как наложница к первой жене, то есть с великим почтением, приветствуя каждый раз земным поклоном. Марию это только раздражало.
Как-то мы встретились с нею в коридоре дворца, и она попыталась пройти мимо меня, словно не заметив. Я преградил ей дорогу.
— Пропусти!
— Мария, — сказал я. — Ты же знаешь, что я не могу быть с тобой. Но я же мужчина. Знай, что я люблю только тебя.
Она попыталась дать мне пощечину. Я увернулся. Я же не мог позволить ей умереть!
— Заведи себе гарем! — крикнула она. — Гарем из пары сотен бессмертных чешуйчатых рыб! А меня оставь!
И она обошла вокруг меня, словно я был неодушевленным предметом или мертвецом. Она уходила, но я знал, что она никогда не уйдет совсем, даже если я о ней забуду. Она останется.
И она осталась. Она сама совершила то, чего я так боялся. Я воскресил ее».
…Отец мой, отец мой! Ты, как Мом, правдивый ложью и правдой лживый. Я сделал все, как ты велел. Но мне не изгнать тебя со своего Олимпа, как Зевсу. Ты всегда со мной».
За спиной раздались шаги. Ко мне подошел Иоанн Креста и сел рядом.
— Опять сон?
— Да.
— Что это за тетрадь?
— Воспоминания Эммануила.
— Что?
— Евангелие от Антихриста.
Я ждал возмущения, но Хуан де ля Крус задумался, потом спросил:
— Вы уже прочитали?
— Отец Иоанн, может быть, на «ты»? Странно слышать «вы» от человека, перед которым регулярно выворачиваешь душу.
— Хорошо. Ты уже прочитал, Педро?
— Да, практически.
— Не стоило, — вздохнул он.
— Вы же не читали.
— Я предполагаю.
— Я перерос тот период, когда не стоило. Не стоило три месяца назад, до его смерти и сожжения Иерусалима, до вас. Теперь он вряд ли переубедит меня. Мне довелось пожить среди святых.