Между тем Фурманов уверенно продолжил:
- С нашей точки зрения основной целью операции является центр вторжения. А таким центром можно считать только один объект: ставку внешнего агрессора. Без его уничтожения любой успех кампании будет промежуточным - и весьма кратковременным: ведь возможности пользоваться техникой по-прежнему не будет.
А противник, обладая как технологическим, так и численным перевесом, сумеет прийти в себя - ни у одной армии не достанет ни сил, ни людей, чтобы постоянно наносить упреждающие удары. И, как только наступление выдохнется - а это произойдет скорее рано, чем поздно - нас сомнут. Просто и безжалостно.
Объявить целью абстрактное освобождение города - пускай даже стратегически важного в масштабах не только региона, но и всей страны - ошибка. Причем грозящая тысячами человеческих жертв. Напрасных....
Ветлуга и Белозёрский не таясь перешептывались, обмениваясь раздраженными взглядами. Стало очевидно: гостей не удалось склонить к на свою сторону. Не подействовали ни убеждения, ни психологическое давление. Теперь предстоит, вероятно, уже открытое и жестокое противостояние.
- Поэтому мы считаем, - добавив в голос легкого негодования, полковник продолжал монолог. - Предложенный вариант пригодным для самого крайнего случая. Даже если за оставшееся время не удастся обнаружить центр противника, а угроза обнаружения станет неприемлемо высокой, части следует увести с базы в более надежное укрытие. Тратить силы в бесплотных, авантюрных попытках - жест отчаяния, не более...
В этот момент Толстикова отвлек от выступления непонятный металлический лязг и грохот, доносящиеся из-за двери. Звук оказался настолько громким, невероятно раздражительным, что не услышать мог лишь глухой. Глухих, конечно, на совещании не было. Фурманов невольно прервался, удивленно оглянулся по сторонам. Остальные поступали точно так же: поворачивая голову из стороны в сторону пытались в глазах окружающих отыскать ответ. Но тщетно. Одинаковое непонимание довлело как над офицерами-десантниками, так и над местным начальством.
Между тем шум нарастал, уверенно приближаясь и через несколько секунд внезапно оборвался. В наступившей тишине особенно отчетливо прозвучали уверенные удары в дверь.
- Разрешите войти? - услышал Толстиков приглушенный, слегка сиплый голос. Однако даже в этой краткой фразе ощущалась неуловимая ирония.
"Неужели обещанный специалист? - предположил Илья Сергеевич - Отчего тогда голос незнакомый? Не могу узнать..." Толстиков внимательно вгляделся в лица Ветлуги и Белозёрского. Те, ровно как и генерал, с полным непониманием смотрели на дверь. "Нет, точно не наш, - убедился Илья - Но кто же" И лишь внезапно натолкнувшись на восторженный взгляд Фурманова и Чемезова, генерал вдруг поразился невероятной догадке. Всё ещё не до конца веря интуиции, Толстиков как можно небрежнее произнес:
- Да, конечно. Входите, Георгий Георгиевич...
Глава N5 - Кузнецов, Камерун. 04.18, 17 ноября 2046 г.
Даже сидя в душном, заполненном до краев вагоне Кузнецов всё ещё не мог поверит в удачу. Непроизвольно адмирал вновь и вновь переживал, прокручивал в сознании события минувших часов. Сколько там всего смешалось! И только прижимающаяся к плечу Алиса возвращала чувство реальности - словно спасительный маяк в непроглядной пелене туманов и миражей.
Последние несколько дней действительно выдались трудными, пресыщенными с избытком. Кузнецова и Камерун будто подхватил пестрый хоровод - да так и повлек за собой, не спрашивая, не объясняя. Впрочем, Александр не жаловался, справедливо считая, что обрел много больше, чем потерял. При любом раскладе. И, будь возможность повернуть иначе, перенести время вспять, ограничился бы только случившимся - ничем более. Разум и честь советского офицера противились подобному, но против сильнейшего из чувств оказалось не совладать. Впрочем, по-правде говоря, Кузнецов понимал, что все сомнения, споры с собой - лишь игра воображения. Реакция истерзанного нервами, постоянным стрессом сознания. Ничего не повернуть вспять, ничего никуда не исчезнет...
Конечно, сейчас, под властью эмоций можно с легкомысленной небрежностью рассуждать о случившемся. Только с отчаянной грустью в глубине души притаилось истинное понимание: себя не переломить. Кузнецов бы поступил иначе. Выбирая между собственным счастьем и благом - жизнью - других людей, адмирал не мог позволить иного выбора.
Тем дороже, тем трепетней ценность доставшегося сокровища. Сотню, тысячу раз могло быть иначе, но по прихоти судьбы выпало так, как выпало. Не пришлось выбирать между долгом и чувством - где тягостный выбор был бы предрешен. Здесь, сейчас Кузнецов оказался вместе с той, кто стала любовью. Неожиданной, невероятной - настоящей. А впереди предстоял долгий путь. Возвращение к потерянному прошлому, но уже в новом обличии. Возвращение к истокам, должное стать и тропой сквозь тернии к будущему. Каким оно будет? Нет ответа. Даже намека, даже отблеска не разглядеть - сплошная пелена застилает грядущее. И потому каждый шаг, каждый миг отдает привкусом опасности. Тревога, сжавшая сердце в тиски, ни на миг не ослабляет хватку.
Кузнецов, не привыкший сдаваться ни при каких обстоятельствах, с непреклонным упорством продолжал проигрывать в уме варианты, прокачивать всевозможные ситуации. Но не смотря на все усилия так ничего конкретного сформулировать не удалось. И, когда в очередной попытке мысли заходили в тупик, Александр вновь и вновь возвращался к началу - событиям последних дней.
Трагические минуты гибели "Неподдающегося", а после мучительный, недостойный и потому стыдный переход через заснеженную тайгу - всё это навсегда закрепилось в памяти. Но не могло ничем помочь - оставалось лишь эмоциями. От этих минут Кузнецов гнал время вперед - к передышке в доме Юрия Поджиги.
Несмотря на показную простоватость, старик оказался вовсе не прост. Хотя в первые часы знакомства старательно - и даже слишком - изображал стереотипного жителя глубинки, прочно отгородившегося от городской суеты. Разве что без откровенного лубка, вроде "надысь" и "чавось".
Разгадать двойное дно оказалось вовсе не трудно - благо образование и характер явно не умещались в узкие рамки образа. Пока Алиса хлопотала по хозяйству, а заодно и ухаживала за адмиралом, Кузнецов невольно разговорился с Поджигой. Да и как было промолчать после услышанного? Геверциони, хитрый чекист, оказался-таки прав. Совершенно непонятно откуда и как, но обещанные пришельцы появились! А пуще всего разбирала злость за откровенную, наглую ложь.
С каким восторгом вещал говоривший о героизме германской нации! С каким пафосом обличал Советский Союз! И ни в единой ноте голоса не дрогнул, называя преступлением последнюю атаку "Неподдающегося". Сложись иначе, Кузнецов мог и поверить - вернее не поверить, а допустить возможность. Жизнь есть жизнь, война есть война. И никто не застрахован ни от ошибки, ни от глупости. Ни даже от подлости.
