Каффран был почти поражен.
- Я могу на нее взглянуть? – спросил он.
Зогат покачал головой и застегнул форму обратно.
- Волоконная бумага генетически закодирована на прикосновение рядового, которому она выдана, поэтому никто другой не сможет открыть ее. Еще она написана на витрианском, который, уверен, ты прочитать не сможешь. И даже если бы смог, считается серьезным проступком разрешить невитрианцу увидеть великий текст.
Каффран оставил это без ответа. Некоторое время он хранил молчание.
- У нас, танисцев… У нас нет ничего подобного. Никакого великого искусства войны.
Витрианец оглянулся на него.
- У вас нет никаких кодексов? Никакой философии боя?
- Мы делаем то, что делаем… - начал Каффран. – Мы живем по принципу: «сражайся упорно, если нужно бороться, и не дай им увидеть своего приближения». Думаю, что это совсем немного.
Витрианец какое-то время обдумывал это.
- Конечно тут… Не хватает тонкого подтекста и более глубоких доктринальных многозначительностей «Витрианского Искусства Войны», - наконец сказал он.
Наступила длинная пауза.
Каффран хихикнул. Затем они оба взорвались почти неконтролируемым смехом.
Потребовалось несколько минут для того, чтобы их веселье утихло, ослабляя болезненную напряженность, возникшую из-за ужасов дня. Даже с артобстрелом, гремящим над ними, и постоянным ожиданием, что снаряд упадет в убежище и уничтожит их, страх в них, казалось, ослабился.
Витрианец открыл флягу, сделал из нее большой глоток и предложил ее Каффрану.
- Вы, танисцы… вас ведь очень мало, я правильно понял?
Каффран кивнул.
- Всего две тысячи - все, кого сумел спасти комиссар-полковник Гаунт с нашего родного мира в день Основания полка. В день, когда наш мир погиб.
- Но у вас есть очень даже неплохая репутация, - сказал витрианец.
- Действительно? Конечно, такая репутация, из-за которой мы исполняем всю скрытную и грязную работу коммандос, репутация, из-за которой нас посылают в удерживаемые врагом ульи и миры смерти, которые никто другой не может захватить. Я часто задаюсь вопросом, кого они оставят делать грязную работу после того, как пустят в расход последнего из нас.
- Я часто мечтаю о своем родном мире, - глубокомысленно сказал Зогат, - я мечтаю о городах из стекла, хрустальных павильонах. Хотя я уверен, что никогда его не увижу снова, меня ободряет то, что он всегда в моих мыслях. Наверное, тяжело не иметь дома.
Каффран пожал плечами.
- А что не тяжелее? Тяжелее, чем штурмовать вражескую позицию? Тяжелее, чем умирать? Все, что касается жизни в армии Императора – тяжело. В некотором роде, не иметь дома – ценное качество.
Зогат вопросительно посмотрел на него.
- Мне больше нечего терять, нет ничего, чем мне могут пригрозить, ничего, что удержит мою руку от удара или заставит подчиниться. Есть только я, Имперский Гвардеец Демон Каффран, слуга Императора, да удержит он Трон вовеки.
- Вот видишь, в конце концов, и у вас есть философия, - сказал Зогат.
В их разговоре наступил долгий перерыв, поскольку оба прислушивались к орудиям.
- Как… Как погиб твой мир, танисец? – спросил витрианец.
Каффран закрыл глаза и напрягся на мгновение, будто вытаскивая из глубин памяти что-то, что он преднамеренно отверг или заблокировал. Наконец он вздохнул.
- Это был день нашего Основания, – начал он.
Они не должны были расслабляться, только не здесь. Даже без медленно приближающегося к ним артобстрела, Драйл оставил их всех обессиленными, трясущимися и с желанием немедленно выбраться оттуда.
Корбек приказал Курралу и Греллу заминировать фабричные цехи, чтобы заткнуть тот адский барабанный бой. Затем они пойдут на вражеские позиции, и нанесут Покаявшимся столько вреда, сколько будет возможно, до того как их не остановят или не выручат свои.
Когда рота, насчитывавшая менее ста двадцати человек после развращения Драйла, была готова выдвигаться, вернулся разведчик Бару – один из трио, которое Корбек послал вперед, когда они впервые вошли на территорию, и он был не один. Добрых полчаса разведчик был прижат вражеским огнем в зигзагообразных траншеях к востоку, а затем его наиболее вероятный путь возвращения был уничтожен артобстрелом. Долгое время Бару был уверен, что больше никогда не воссоединится со своей ротой. Продвигаясь извивающимися траншеями через проволочные фестоны и пикеты, он, к своему удивлению, столкнулся еще с пятью танисцами - Фейгором, Ларкином, Неффом, Лонегином и майором Роуном. Они очутились в траншеях с началом бомбардировки, и теперь блуждали ими подобно потерявшимся домашним животным, пытаясь придумать хоть какой-то план.
Корбек был столь же рад видеть их, как и они роту. Ларкин был лучшим снайпером в полку, и был просто незаменим для того незаметного продвижения, которое им предстояло совершить. Фейгор также был отличным стрелком и сталкером. Лонегин хорошо умел обращаться с взрывчаткой, поэтому Корбек немедленно послал его помочь группе подрывников под начальством Куррала и Грелла. Неф был медиком, а им пригодилась бы любая медицинская помощь, которую они могли получить. Тактические способности Роуна были вне вопросов, и Корбек быстро отдал часть бойцов под его прямое командование.
В мерцании снарядов в ночи, пылающих и взрывающихся в безумной синкопии с барабанным боем, Грелл вернулся к Корбеку и доложил, что заряды были установлены, их задержка составляла пятнадцать минут.
Корбек уводил роту от заминированных цехов в ускоренном темпе по главному связному пути. Они двигались парной колонной, впереди них шло подвижное острие из шести бойцов: сержанта Грелла, снайпера Ларкина, разведчиков Мколла и Бару, Мелира с ракетной установкой и Домора с миноискателем. Их задание состояло в обеспечении быстрого продвижения роты и зачистке дороги, неся с собою достаточно мобильной огневой мощи, чтобы сделать больше, чем просто предупредить идущие сзади основные силы.
Позади них начали взрываться заминированные цехи. Во мраке вздымались грибы зеленого и желтого пламени, разнося на кусочки темные очертания зданий и заставляя умолкнуть ближайшие барабаны.
Но когда рев позади них утих, они услышали другие, более далекие ритмы. Ближайшие к ним барабаны скрывали то, что перед ротой находились и другие. Пульсирующее биение утомляло их. Корбек мрачно сплюнул. Барабаны раздражали его, заставляли его внутренне закипать. Это напомнило ему о ночах в налвудовых лесах родного Таниса, когда у твоего сигнального костра стрекочут сверчки, а их зов подхватывает еще сотня, находящаяся вне света огня.
