Кошка обиженно фыркнула и исчезла. Может, и не уходила никуда, просто отвернулась. Я же в темноте не вижу. А тут такая темень, что хоть глаз выколи, хоть оба вырви — все равно не поможет. Без свечи или факела досмотр придется прервать.
Хотя… Показалось, или в самом деле подсветка какая-то возникла?
Я протер глаза и пригляделся. Действительно, сквозь неплотно пригнанные доски из подпола свет пробивается. Но не лучиками, а словно дымка над полом возникает. Которую я почему-то вижу в кромешной тьме.
Интересно? Еще как. Только как учил Фома: «Не говори „гоп“ пока не перескочишь. А перескочил — гляди, во что вскочил». А еще любопытство кошку сгубило. Тутошняя не лезет вниз, наверху сидит — стало быть, и мне нечего соваться. Во всяком случае, пока не кликну Митрофана, не запру надежно двери и не запасусь парочкой факелов. Причем именно в такой последовательности, и никак иначе.
Митрофан добросовестно бдел на вверенном ему посту, не сходя на берег. Только головой вертел на все стороны, как сова.
— Залезай…
Парень живо уцепился за лестницу, словно только и ждал команды. А вот взбираться получилось хуже. Вряд ли монастырскому работнику силенок не хватало, скорее сноровки. Но тем не менее сжалившись над его мучениями, я встал на колени, высунулся наружу, ухватил паренька за воротник и втащил внутрь. Хорошо, что настоял на своем и заставил монашка переодеться в лучшее из трофейной одежды. Его прежние лохмотья такого насилия точно не выдержали бы.
— Спасибо…
— Сочтемся, — брякнул я механично и улыбнулся, представив себе, как Митрофанушка тянет меня в гору. Потом закрыл дверь и задвинул засов. Хороший засов, выкованный из цельной железной полосы. Полторы пяди на дверях через три широченные скобы проходит и на три пальца в стену ушли. Даже если косяк снести, без автогена не распилить. И начинать не стоит. Проще стену сломать.
Глядя на мои манипуляции, Митрофанушка странно притих и бочком, бочком попятился к стенке.
— Ты чего? — я обратил внимание на его передвижения, но смысла не осознал. — Не боись, отрок. Кроме нас с тобой и кота здесь больше никого нет. Хотя подвал я еще не осматривал. Сейчас вместе глянем. А дверь я запер, чтобы никто нас не потревожил…
Митрофанушка молчал и только бледнел.
— Эй, да что с тобой такое? Ау, парень, ты меня слышишь?! Ну-ка, быстро пробормочи «Отче наш», или что там положено в таких случаях? А то на тебе совсем лица нет. Привидение узрел?
— Вы?.. — голос у паренька и в самом деле дрожал. Да и не только голос. Его всего колотило, как в трясучке. — Это вы?!
— А что, есть какие-то изменения? — я бегло осмотрел руки и все, что попадало в поле зрения без зеркала. Кажись, все, как было. — Ты о чем?
— Я догадался!.. — Митрофанушка побледнел еще больше, хотя и так был белее сметаны, и обличительно потряс пальцем. — В башне и не должно никого быть. Потому что Людоед — это вы!
— Белены объелся? Или солнцем темечко напекло? — я выразительно постучал себя пальцем по лбу. — Впрочем, тебя столько раз били по кумполу, что бесследно это пройти не могло. Вот и сбрендил…
— Не надо отпираться! Если не вы хозяин башни, то где все? И вообще, как вы нашли сюда дорогу? И плот?.. А еще вы так ничего о себе и не рассказали, хотя обещали. И мешки с отрубленными руками похоронить не дали! С собой забрали… Зачем?
Последнюю фразу монашек почти выкрикнул срывающимся голосом и умолк. Дыхание сперло. От избытка геройства, или от страха, что теперь-то я уж непременно его съем. Живьем и без соли.
Я кивнул и указал на лестницу.
— Понятно. Ты же почти все время без сознания валялся. Так что ничего толком не видел и не слышал. А из разрозненных кусочков целое слепить трудно. Выбирай сам, как поступить. Мы поднимемся наверх, там хоть присесть можно, и поговорим по душам, или закончим начатый мною осмотр башни? Внизу темно, и я вернулся за факелом. Ну, а заодно и тебя кликнул, чтобы не маячил снаружи… Думаю, ничего особенного внизу нет, просто не люблю незавершенных дел. Из них обычно неприятности и начинаются. Как из отложенного нами разговора, к примеру.
Митрофан в раздумье глядел на меня, а я, давая парнишке время на размышление, стал озираться, высматривая факел или свечи.
— Вы что-то ищете, ваша милость?
Голос у монашка еще дрожал, но уже не так заметно.
— Малость пришибленный попутчик еще куда ни шло, но глухой — явный перебор. Я же ясно сказал: внизу темно, надо подсветить. Факелищу. Или свечи…
— Так вон же…
Я взглянул в том направлении, куда указывал Митрофан, и увидел под скамьей продолговатый ящик без крышки, из которого торчали кое-как сложенные факелы.
Ешкин кот! А я, дите цивилизации и электричества, по стенам глядел. Словно выключатель искал.
— Спасибо, — я вытащил парочку и зашарил в поясе за огнивом. Но оно, как назло, не попадалось. Потерял в сражении, или сработал один из законов подлости, гласящий: «Всякая нужная вещь находится в последнем кармане». Ну, так нет же их. Карманов этих…
— Что надумал: вверх идем или вниз?
Монашек еще немного поколебался. Видимо, опасался, что я его специально в погреб заманиваю. Но решился. Похоже, сильна была в парне авантюрная жилка. Ну, правильно. Будь иначе — он и дальше ишачил бы в монастыре, а не помышлял о подвигах.
— Ладно, ваша милость, пойдемте вниз. Хоть что-то своими глазами увижу. Только пообещайте, что после вы мне все-все расскажете?!
— Обещаю.
Когда я вернулся на первый этаж, держа зажженный факел в руке, то сразу стало понятно, почему кошка облюбовала именно это место. Тут располагалась святая святых любого человеческого жилья — кухня. В смысле очаг каминного типа. И еду, судя по устройству типа вертел, а также висящему на треноге изрядно закопченному ведерному казанку, готовили именно здесь. Соответственно, под рукой держали и все запасы. Ну, а где мешки, сундуки и шкафчики с провизией, там и злейший враг любой домохозяйки — мыши.
Имелись ли они и в башне на болоте, мы с Митрофаном выяснять не стали. Бегло осмотрели помещение, но не нашли в нем ничего достойного внимания. Если не считать таковыми полудюжины колбас и початый окорок, подвешенные на жерди под потолком. А еще початую головку сыра в одном из шкафчиков. Прочие полки были заставлены мешочками, горшками и плетенками с разным сыпучим товаром вроде фасоли и пшена. А также чесноком и луком.
Мой организм тут же попытался вразумить меня и объяснить, что в мире нет ничего важнее и быть не может, чем своевременный прием пищи. Соответственно, надо немедленно прекращать любые дела, чтобы воздать должное трапезе, — но пытливый разум был глух к любым увещеваниям. Сейчас меня интересовало только странное свечение из подполья. Ибо приходилось сталкиваться с ним уже дважды, и тайное подозрение, возникшее сразу, только крепло. Так что живот, недовольно поворчав, вынужденно заткнулся и до поры до времени затаился.
