Теперь второй этап устройства временных заграждений.
Я вылез из подпола, закрыл лаз крышкой и поставил на нее ближайшую скамью. Так, чтоб она одной ножкой оказалась на люке. Как будто по случайному недосмотру. Во-первых, с ходу не открыть. А во-вторых, повторный грохот гарантирован. На тот случай, если первый сигнал я почему-то не услышу.
— Ну, вот, — потер ладони. — Сделал дело — гуляй смело. В смысле теперь можно и червячка заморить, и байки соловью спеть. Митрофан, ау! Ты как? Готов изголодавшегося товарища попотчевать?
— Все на столе, ваша милость! Поднимайтесь в трапезную.
«Люблю я поработать — особенно поспать. Люблю повеселиться — особенно пожрать».
* * *
Глядя на сервировку стола, можно было предположить, что Митрофанушка являлся приверженцем древней украинской мудрости, гласящей: «Насыпай побольше. Много не мало. Что не съедим, то понадкусываем». А может, у парнишки после монастырского поста от изобилия в голове закружилось? Вряд ли он когда-либо в жизни не просто видел столько жратвы, а еще и имел к ней невозбранный доступ.
Проще говоря, Митрофан выложил на стол все, что нашел на кухне и смог притащить. Окорок, пару колбас, головку сыра, хлеб, горку луковиц и пригоршню чеснока. Отдельно в небольшом вагане[20] красовалась наваленная горкой квашеная капуста. И завершил сервировку тем, что нарубил всю эту снедь огромными ломтями. Впрочем, при моем нынешнем росте это не минус, а плюс…
Правило старшинства парень соблюдал твердо. Сидел перед накрытой поляной, глотал слюни, но даже куска хлеба со стола не взял. Глядел на изобилие, как завороженный, и ждал меня.
Сделав пригласительный жест, я сцапал кусок колбасы и сунул в рот. Откусил, сколько влезло, и стал жевать, пуча от усилия глаза и довольно урча, словно большой кот. Ага, размером с тигра.
— Ваше сиятельство! — отчасти удивленно, отчасти возмущенно вскричал Митрофан. — А помолиться перед трапезой?!
Тьфу, дьявол. Я думал, он мне уважение оказывает, а это все лишь монастырское воспитание. Хотя кто я такой, чтоб освященные веками традиции осуждать. Помню, дедушка всегда перед едой рот крестил. Наспех, без фанатизма, скорее всего даже не задумываясь над тем, что делает. Но все же.
Придется соответствовать. Я сделал самое торжественнее выражение лица, насколько позволяли распертые колбасой щеки, и важно кивнул. Потом медленно и не менее важно указал на лоб. Намекая, что я не забыл, просто обращаюсь к Создателю мысленно.
Проскочило. Паренек отнесся к моим причудам с пониманием. Правда, сам слова молитвы забормотал вслух:
— Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполнявши всякое животно благоволения…
Принимая посильное участие в процессе благодарения, я закрыл глаза и только кивал в такт. Внимая и вкушая… Потом парень умолк, и по комнате словно эхо загуляло от моего чавканья. Я даже глаза открыл. Нет, не послышалось. Монашек старательно наверстывал упущенное за годы принудительной аскезы. Но не забывая время от времени бросать на меня вопросительные взгляды.
Что ж, я хоть и хозяин своего слова, но для людей мне приятных можно обещание и сдержать. Тем более что как сон разума порождает чудовищ, так и отсутствие информации порождает домыслы.
— Ладно, первый голод утолили, дальше можно есть не спеша. То есть перемежая процесс жевания разговором. Итак, ты хотел услышать мою историю? Изволь…
Митрофан торопливо кивнул и замер.
— Ты не отвлекайся. Говорить-то я буду. Так что продолжай.
Я подтянул к себе кувшин с водой и старательно промочил горло. А потом принялся пересказывать монашку примерно ту же сказку, что когда-то слепил для Круглея. О судьбе дикого варвара, спустившегося в большой мир из далеких и снежных Карпат… Пока не увидел насмешку в глазах парня и не вспомнил его замечание о моих руках.
— Вот же ж, зараза, понимаешь… — промолвил сконфуженно. — Я так долго и старательно разучивал эту историю, что уже и сам поверил. Конечно же, на самом деле все совсем не так. И ты, Митрофан, будешь первый, кому я поведаю правду. Не до самого донышка… Не обессудь — ты не исповедник. Но большую ее часть.
Паренек от важности даже раскраснелся. А может, всего лишь от сытости? Вон как глаза посоловели.
— Спасибо, ваша милость. Господь свидетель, вы не пожалеете о доверии, которое… Я… я… — от избытка чувств он не смог подобрать нужных слов.
— Брось, парень. Ты что? Мы же с тобой теперь товарищи. Велика ли заслуга родиться не в хижине, а во дворце? Знаешь ведь, что Сын Божий появился на свет не на шелках, а на сене в хлеву, среди скота…
— Значит, я не ошибся?! — довольно всплеснул ладонями тот, делая из услышанного свой вывод. — Вы из очень знатного рода.
Тут надо было окончательно определиться, чтобы потом уже не путаться. Так кто же я: княжич или королевич? И я, сунув в рот очередной ломоть окорока, взял минуту на размышление…
Поэтому и услышал, как сработала первая ловушка. Шуму было немного. Все-таки портал находился двумя этажами ниже. А вот последовавший после этого вопль уже прозвучал вполне отчетливо.
— Доннерветтер! Остолопы! Кто здесь ведра оставил?! Ганс! Сын свинопаса и свиньи! Бездельник! Это только ты мог такое сделать!..
Митрофан вздрогнул и попытался вскочить, но я успокоительным жестом остановил его.
— Тихо, тихо… Помнишь, как мы уговаривались действовать?
Этого он забыть не мог точно. Потому что, только выслушав мой план, парень согласился надеть одежду, снятую с трупов.
— Да что у вас творится?! Ганс! Курт! — этот вопль последовал после грохота от падения опрокинутой скамьи. — Идиоты! Опять перепились? Где вы только достаете шнапс?! Все, мое терпение лопнуло. Сегодня же доложу комтуру![21] И уж поверьте, на этот раз одними розгами да покаянием не обойдется.
Голос приближался, и с каждым произнесенным словом у меня росло убеждение, что я его уже где-то слышал. Вот только где именно, вспомнить не мог. Как отрезало.
Резко, от удара ногой, распахнулась дверь, и на пороге возник рослый мужчина в дорожном костюме и белом плаще рыцаря-крестоносца. Тевтонец одной рукой придерживал полу плаща, второй — длинный меч.
— Вот вы… — обличительно начал он, но поняв, что за столом не его кнехты, а чужаки, умолк на полуслове и нахмурился. — Кто такие? Почему здесь? Где мои люди?
— И вам доброго здравия, господин рыцарь! — радостно улыбаясь во весь рот, вскочил на ноги Митрофан.
Ну дает парень! Талант. Сам бы поверил, настолько точно перевоплотился монашек то ли в разбитного приказчика, то ли в пажа-оруженосца, сиречь доверенного слуги для личных поручений. На более высокий статус не тянул ни его возраст, ни прикид. Максимум младшенький сынок. Разбалованный и неуправляемый. Из тех, за кем на вербах золотые груши растут. Или революции происходят.
