– А вдруг у тебя, Паша, разыграется гнойный аппендицит, вплоть до полной потери сознания?
– Будем надеяться... – Стрельников взглянул на часы, – что десять ближайших минут я сохраню сознание и здравый рассудок. Десяти минут мне вполне хватит, чтобы проинструктировать вас обоих, чего и как предпринимать, ежели один или двое, образно говоря, выйдут из игры.
– Товарищ полковник.
– Чего, Андрей?
– Я налил.
– Спасибо. – Кивнув Лосеву, полковник принял из его рук алюминиевую кружку с коньяком, поднес к губам и резко запрокинул голову.
– И немедленно выпил, – констатировал Аркадий Ильич Кукушкин, грустно улыбаясь и с откровенной завистью глядя, как ритмично дергается острый кадык на жилистой шее полковника Стрельникова.
Глава 6
Настоящий полковник
– Птичка-сестричка, сколько нам еще кругов наяривать по этой гребаной «Гнилой лощине»?
Птичка, уж было совсем взгрустнувшая где-то в еловых дебрях справа, оживилась, и ее «ку» зазвучали громче, чаще, оптимистичнее.
– Один час, два... – принялся считать вслух Кукушкин, – десять... двенадцать... очко... сутки... Захлопни клюв, подлая птица! Я столько не выдержу. Командир, ведь я вам не нужен, согласись... А?.. Командир?.. Давай, слушай, сигнальные костры разведем, и пусть меня заберут, на хрен, отсюда. Я согласен на одиночную камеру без параши, но, чур, с нарами, чтоб лечь и лежать, ножки вытянув... А, командир?.. Иначе, клянусь богом, я скоро протяну ноги совсем в другом смысле. Паша, давай меня заберут, а вы оставайтесь. Подумай, командир. Когда меня будут забирать, вам харчей подкинут, на подмогу кого оставят... Командир!.. Паша, я к тебе обращаюсь, ау!
– Аркадий, заткнись, пожалуйста, – как минимум в сотый раз за сегодня произнес Стрельников равнодушно, без всякой надежды, что сказочник перестанет канючить.
– Командир, будь человеком. Я вам в обузу, разве нет? Я старый, слабый и больной. Меня девушки не любят. На поверку я очень несчастный. У меня ноги пухнут. Я никотинозависимый, а у меня сигареты кончились... Хочешь взятку? Хочешь, я расплачусь золотыми коронками? Я серьезно, хочешь?.. В натуре, зуб даю. И...
И так далее, и тому подобное. Последние два дня Кукушкин исходил словами постоянно. Он надоедал и раньше, но с перерывами. Раньше Кукушкин переставал нудить после того, как ему позволяли сделать глоток спирта. Коньяк писатель прикончил еще во время самой первой ночевки на полигоне. Не углядели – Кукушкин попросил пригубить и присосался к фляге, не оторвешь. Несколько последующих дней Кукушкина стимулировали обещаниями распечатать емкость с медицинским спиртом. Потом он так надоел, что спирт из «неприкосновенных запасов» таки распечатали. Два дня назад спирт закончился. Опять не уследили – Кукушкин всосал в себя единым махом обильные остатки девяностошестиградусной жидкости, и в ответ на упреки, мол, что ж ты, Аркадий, обещал глотнуть, как обычно, и нагло обманул, Аркадий Ильич Кукушкин заявил, дескать, таким манером решил отметить прибытие на место, точнее, на местность, именуемую «Гнилой лощиной». Два дня назад над выходкой писателя посмеялись почти с умилением. И Стрельникову, и Лосеву казалось, что самое трудное позади, что могилка грея обнаружится быстро и легко... Не тут-то было...
– ...и еще у меня паста зубная закончилась. Мне надоело завтракать кружкой каши на воде, осточертело храпеть в спальном мешке. Запах «Москитола» впитался в поры моей кожи навсегда. Кто-нибудь из вас, граждане чекисты, читал «Парфюмера» Патрика Зюскинда в переводе Эллы Венгеровой? А?.. Никто не читал?..
– Аркадий, заткнись, пожалуйста.
– Легко! Прикажи собирать дрова для сигнальных костров, и я перемолчу рыбу. Ни слова, ни слога, ни буквы от меня не услышите, чекисты-мазохисты... Лосев, ну хоть ты ему скажи, ау! Лосев, с двумя рюкзаками ты похож на двугорбого верблюда, я выгляжу арестантом перед расстрелом, а ты, Паша, вообще...
И так далее. Типичный словесный понос просидевшего полжизни на кухне интеллигента, коего злая судьба вдруг взяла да и занесла в тайгу и оставила без курева, без выпивки, без прав на волеизъявления.
Рюкзак Кукушкина, заодно со своим, нес Лосев. Как добрались до «Гнилой лощины», как начали по ней рыскать, Андрей-антипат переместился из арьергарда в авангард троицы ходоков. Шел первым, изредка поглядывая на компас, и прислушивался к ощущениям. К сожалению, ощущения были те же, что и до пересечения условных границ лощины, – тяжесть в уставших от долгой ходьбы мышцах, легкое раздражение от необходимости слушать писательскую болтовню и острое желание оправдать надежды руководства.
Ружье Кукушкина висело на плече у полковника рядом с однажды и навсегда расчехленной двустволкой. Четыре дня тому назад из этой самой двустволки полковник застрелил волка. Хороший был день – Кукушкина так напугала неожиданная встреча с серым хищником, что вплоть до сумерек он не раскрывал золотозубого рта. Даже выпить не просил, хотя четыре дня тому назад спирт еще весело плескался в пластмассовой емкости.
– ...ой, господи Иисусе, гляньте-ка – опять под ногами сплошные мухоморы. Честное пионерское, нажрусь сырых мухоморов и сдохну вам назло... Лосев! Куда ты нас привел, верблюд сохатый?! Мы тут вчера проходили, я отчетливо помню эту самую лиственницу с неприличным дуплом у зазывно раздвинутых корней. Я вчера, помните, в это самое дупло похабно помочился. Э!.. Командор! Полегче, Паша! Хорош меня в спину-то толкать, я и так еле иду, я...
«Ну как же он надоел! – мысленно пожаловался на писателя неизвестно кому Лосев и мысленно же воскликнул: – Эврика!!!»
Андрей резко остановился, растянув губы в улыбке, повернулся к Кукушкину, спросил с сочувствием:
– Устал, Аркадий Ильич?
– Как собака!.. А что? Привал?
– Угу. Отдыхай.
– Андрэ – ты человек! – Кукушкин хрустнул коленными чашечками и сел на вышеупомянутые мухоморы. Глаза писателя закрылись, он завалился навзничь и, хрустнув локтевыми суставами, сложил рученьки на груди крест-накрест. – Считайте, я умер. Но, господа, я готов воскреснуть при малейшем намеке на хлопоты, связанные с разведением сигнальных костров. Аминь.
– Товарищ полковник, давайте оставим Аркадия Ильича здесь, у приметной лиственницы с дуплом. Дадим ему сухой паек, спальник, оружие на всякий случай, а завтра за ним вернемся. Пускай отдохнет сутки Кукушкин, ладно?
– Чего?!. – «Покойник» ожил, подскочил, как будто саблезубый крот укусил его в тощую ягодицу. – Я согласен на одиночную камеру в тюряге для политических, но я против одиночества в дикой тайге! Категорически! Я не...
– Тогда заткнись, – жестко перебил писателя Лосев, круто повернулся к нему спиной и пошел в обход лиственницы.
