«Только не я! Кто угодно, только не я». Сердце заходилось от отчаянного желания жить. Пусть умрут Хумми, Аган, сержант Роби или тот боец, что пришёл совсем недавно — с пустыми глазами и множеством следов от уколов на венах — да хоть все они разом, только не он. Потому что у него нет права не вернуться.
— Бего-ом! — Проревел сержант и выстрелил в воздух из пистолета.
Колени молодого наёмника отвратительно задрожали. Очень не хотелось умирать, но страх перед Роби, близким и разъярённым, был сильнее. Визгливо завопив что-то матерное, Табас ринулся вперёд вместе с остальными оравшими в попытке заглушить страх людьми. Как сквозь пелену до него доносились звуки недалёкого боя — там дикари громили наёмников, из-за которых Табаса ночью подняли пинком под зад и заставили идти в этот чёртов рейд. Перестрелка становилась всё ожесточённее — автоматы стрекотали почти без остановки.
«Счастливчики», — завистливо подумал Табас, которому омерзительно жирный интендант выдал всего один магазин.
Снова винтовочный выстрел, совсем рядом — и Хумми, бегущий слева от Табаса, падает с пробитым горлом, булькая и поливая раскалённую пыль кровью, тут же запекающейся от невыносимой жары. Никто теперь не будет клянчить еду, воровать по мелочи и получать за это по не обременённой интеллектом морде.
Ах, как хочется упасть, вжаться в горячий песок, закопаться так, чтобы не достали, но нельзя. Надо бежать. Вперёд, вперёд, только вперёд, подняв автомат и высматривая врага.
Надо.
— От меня на десять часов! — орёт сержант, и Табас, повернувшись в указанном направлении, стреляет одиночными, сам толком не зная куда. Слышен ещё один винтовочный выстрел, в этот раз с правого фланга. Судя по рапорту тамошнего ефрейтора — рябого хмыря с гнилыми зубами — убит боец из третьего отделения.
— Гранатомёт!
Боец с подствольником, справа от Та́баса, присел на колено, упёрся прикладом в землю и с глухим коротким «Тум!» послал вдаль осколочную гранату. Склон невысокого бархана расцвёл смертоносным огненным цветком, столбом пыли, снопом белого дыма и роем острых осколков. Куда вообще целился гранатомётчик? Поразил ли он цель? Непонятно. Со стороны было очень похоже, будто наёмники воевали с осточертевшей им пустыней — кричали, куда-то бежали, во что-то стреляли, но никто, Табас был уверен, не видел противника и не мог точно сказать, где он.
— А ну встать, боец! — Табас слышит, как сержант орёт на струсившего щуплого мужичка, упавшего на землю и отказывающегося бежать дальше.
— Нога у меня! Судорога! — оправдывается тот, бледнея и покрываясь потом. — Не могу я!
— Вперёд! Подняться, я сказал! Подняться, сука! — слова не имеют должного эффекта, поэтому короткий пистолетный выстрел обозначает конец попыткам решить вопрос бескровно. Он же придаёт Табасу сил для того, чтобы остаться двигаться дальше.
Впрочем, ненадолго. После короткого спринта наёмник понял, что совершенно выдохся. Пот со лба стекал на лицо, даже кепка не могла его остановить и впитать. Дышать стало просто невозможно — измотанному организму не хватало воздуха. Сердце захлёбывалось кровью, в глазах темнело, ноги отказывали. Табас поймал себя на мысли, что умереть сейчас было бы очень даже неплохо, по крайней мере, не надо было бы больше никуда бежать. И в тот момент, когда он уже был готов рухнуть на землю в изнеможении, песок метрах в двадцати от него зашевелился. Молодой наёмник, зацепившийся глазом за движение, увидел, что это и не бархан вовсе, а кусок ткани, выкрашенный в желтый цвет.
Под ним поблёскивало стёклышко оптического прицела, и чернел, словно туннель в ад, ствол винтовки. Он был направлен прямо на Табаса, притягивал взгляд, словно магнит, и спустя микросекунды, показавшиеся вечностью, маленькое отверстие поглотило весь окружающий мир, словно чёрная дыра.
Не додумавшись остановиться и продолжая по инерции бежать вперёд, Табас заорал от ужаса и, зажав спусковой крючок изо всех сил, в три секунды высадил весь магазин в снайпера. Оружие задёргалось, выплёвывая горячий металл куда угодно, только не в цель, но Аган и ещё два бойца из его отделения увидели, куда целился Табас. Они закричали что-то, выпалили одновременно — тоже на бегу, не останавливаясь, и спустя мгновение жёлто-коричневое покрывало пустыни окрасилось красным. Пули пригвоздили дикаря к земле, будто степлером.
— Снайпер на левом фланге убит! — проверещал в рацию Табас, которого трясло от адреналина и осознания того, что он был в одном ударе сердца от гибели.
— Не останавливаться! Вперёд! — орал сержант, подбадривая солдат. — Снайперы уничтожены! Вперёд!
Серия недалёких взрывов заставила Табаса инстинктивно пригнуть голову.
— Гранатомёты! — воскликнул Аган.
— Быстрее, свиньи!..
Но все старания сержанта оказались напрасными. Бой между гвардейцами и дикарями уже подходил к концу. Вольные опоздали.
Посреди обугленных остовов багги, подорванных из самодельных дикарских ракетниц, валялись вповалку изуродованные до неузнаваемости трупы, с которых взрывами сорвало одежду. Чадящий жирный дым от уничтоженных машин поднимался в воздух плотными, не желавшими рассеиваться столбами. В нос ударил острый запах костра и горелой пластмассы.
Немногие уцелевшие гвардейцы прятались за горевшей техникой, рюкзаками и наспех нарытыми кучами песка, боясь поднять головы, над которыми то и дело свистели дробь и пули.
— В атаку! — В очередной раз за сегодня закричал, надрывая связки, сержант, и Табас вновь, визжа что-то на высокой ноте, рванулся вперёд, стараясь не вспоминать о том, что патронов в автомате больше нет.
Окружение дикарей было прорвано в считанные минуты. Наёмники, озверевшие от жары и потерь от снайперского огня, набросились на врага с первобытной яростью, однако жители пустынь тоже были не лыком шиты и сопротивлялись с упорством отчаявшихся.
Перестрелка быстро переросла в рукопашную схватку, поскольку дикари были вооружены маломощными самодельными ружьями и ржавыми древними автоматами, которые не могли нормально работать на длинных дистанциях, а у наёмников почти не осталось патронов.
Драка завязалась грязная, ожесточённая и бесчестная, как в каком-нибудь полутёмном преступном кабаке. Пыль стояла столбом, из-за её жёлтого покрывала почти ничего не было видно — лишь раздавались то и дело глухие звуки ударов, вскрики, мат, предсмертные вопли и хрипы. Со стороны наёмников в ход пошли штык-ножи, приклады и остро отточенные короткие лопаты, а дикари — смуглые, исхудавшие, одетые в изодранное тряпьё — сменили ружья на огромные кривые ножи, измазанные в их собственном протухшем дерьме. Коварные и смертоносные штуки, способные вызвать заражение крови и гангрену малейшим порезом.
