Табас, уже давно перешагнувший за предел возможностей своего организма, перехватил автомат за ствол и, размахнувшись на бегу, закрутившись юлой и вкладывая в удар все немногие силы, размозжил прикладом голову щуплому смуглому дикарю. Краем глаза он успел заметить бойца из третьего отделения — странного мужика, который, насколько Табас помнил, постоянно ходил с полностью перебинтованной головой. Он в два удара сапёрной лопатки раскроил череп огромному, почти чёрному от загара мужику с дубиной и, зверски рыча, обнажив в оскале жёлтые зубы, бросился на следующего противника.
Численный перевес был на стороне дикарей, однако наёмники не страдали всю жизнь от недоедания, как жители пустынь. В первые же секунды боя его исход был предрешён. Не отступил никто — дикари были безжалостно вырезаны и валялись вперемешку с Вольными, от которых удача сегодня отвернулась.
— Где сержант?! — Знакомый голос командира разведчиков раздался совсем рядом над ухом. — Я спрашиваю, где сержант?!
— Я! Сержант Роби! — здоровяк, весь покрытый чужой кровью и мозгами, вышел вперед из группы пытавшихся отдышаться подчинённых. Санитар распотрошил медицинскую сумку и деловито перевязывал раненых.
— Вы что, совсем охренели?! — Вытянувший шею и выглянувший из-за спин сослуживцев Табас, наконец, увидел командира группы, которую им не удалось спасти. Со злорадным удовольствием наёмник отметил, что от гвардейского лоска не осталось и следа — «белые штаны» еле стоял на ногах.
Грязный и пропылённый, в рваной и закопчённой одежде, с рыжей бородой, некогда холёной, а теперь свисающей обгорелыми запёкшимися клочьями. В бронежилете целая россыпь попаданий дроби, правая рука перевязана окровавленными грязными бинтами. — Почему долго?! Почему так долго, вы, ур-роды?! — в его голосе послышались истеричные всхлипывающие нотки. — Двадцать ребят… — орал он, временами давая петуха. В его глазах застыли боль, ярость и ужас. Табас уже видел такие глаза — расфокусированный взгляд человека, старающегося сохранить рассудок и отгородиться от увиденного. — Ваше задание провалено, сержант! Наша группа уничтожена! Вы будете расстреляны!
— Да пошёл ты! — огрызнулся Роби. — Мы этих хлюпиков в два счёта раскатали, а вы что? Девочки, блядь! Сами ни хера не умеете!
К командиру подтянулись уцелевшие гвардейцы.
— Да пока вы там сиськи мяли, у нас весь взвод перехуярили! — Гвардеец, сверкая обезумевшими глазами, подскочил к Роби и неловко попытался заехать ему по морде левой рукой. Звероподобный сержант на удивление грациозно увернулся и успел схватить руку разведчика на излом.
— Тише, чистюля!
Если бы на месте гвардейца был кто-то из наёмников, то он уже валялся бы на земле с открученной головой. Прецеденты бывали.
— Отпусти его! — крикнул один из разведчиков, инстинктивно поднимая оружие.
Наёмники не замедлили сделать то же самое: лязг затворов, стук металла о металл, встревожные голоса — и вот уже спустя секунду две группы стоят и держат недавних союзников на прицеле, напряжённо глядя на командиров в ожидании приказа, и пытаются друг друга переорать.
— Опустите оружие!
— Тише!..
— Успокойтесь все!
— Стволы убрали, вы..!
Табас, оказавшийся за спинами сослуживцев, неосознанно сделал шаг назад, дабы между ним и гвардейцами оказалось достаточно тел, готовых принять на себя пули.
— Серж, да отпусти ты убогого! — громко сказал кто-то, и обернувшийся Табас увидел солдата с перебинтованной головой. — Видишь, что он не в себе? И успокойтесь все! Не хватало только перестрелять друг друга. Радуйтесь, что живы остались.
Табас подумал, что Роби пошлёт выскочку подальше, однако тот, пару мгновений подумав, кивнул и выпустил разъярённого гвардейца, который, к сожалению, не оценил высокого жеста. Едва оказавшись на свободе, командир взревел, выхватил пистолет и приставил его к голове обидчика.
— Бросайте оружие! Иначе стреляю! — приказал он наёмникам. — Парни, — повернулся к своим, — держите их на прицеле!
Табас нервно хихикнул, представив, как Вольные начинают наперебой упрашивать гвардейца, чтобы тот поскорей вышиб Роби мозги.
— Спасибо, Иба́р, — прошипел сержант, злобно глядя на своего перебинтованного советчика.
— Оружие на землю, я сказал! — продолжал вопить обезумевший гвардеец, не понимавший, что только усугубляет ситуацию. — Вы будете отданы под трибунал за невыполнение приказа!..
Позже Табас не мог вспомнить, кто первым открыл огонь, но было совершенно точно ясно, что начал всё Роби, который терпеть не мог моменты, когда в него тыкали стволом и угрожали отдать под суд. Он снова попробовал провести болевой приём, но в этот раз неудачно — и резкое движение сыграло с сержантом злую шутку.
Оглушительно загремели выстрелы и Табас тут же упал, закрывая голову ладонями, крича от ужаса, силясь обогнать гравитацию и очутиться внизу как можно быстрее. Ожесточённая перестрелка «стенка на стенку», когда две стороны обмениваются свинцовыми подарками на расстоянии плевка, разрывая друг друга на части, была последним, в чём он хотел бы принять участие.
Пальба стихла так же внезапно, как и началась, но Табас продолжал орать от осознания, что, стоит ему поднять голову, как её тут же снесут. Он ожидал чего угодно — ударов, одиночного выстрела в затылок — словом, самого плохого, поэтому не понял, чего от него хотят, когда кто-то легонько потряс его за плечо и сказал:
— Вставай. Эй! Хватит орать. Поднимайся. Всё кончено!
Ничего не соображавший Табас поднял голову, протёр грязными руками глаза и увидел кучу растерзанных тел на том месте, где только что стояли почти сорок человек. В глаза бросился Роби: сержу начисто сорвало челюсть с куском горла. Его огромная туша лежала на земле в обнимку с командиром гвардейцев и щедро орошала кровью осточертевший горячий безразличный песок.
Рядом с Табасом на корточках сидел Иба́р — живой и невредимый, в отличие от гвардейцев и своих сослуживцев. Он посмотрел на молодого наёмника прозрачно-серыми глазами и повторил короткими рублеными фразами:
— Поднимайся. Всё закончилось. Ты жив.
Голова Табаса еле варила после боя, он не слышал из-за звона в ушах, но ему хватило ума понять, что Иба́р лгал и всё только начиналось.
— Сапогу конец, — взмыленный от долгого бега Табас сидел на поваленном сосновом стволе и хмурился. Его смазливое лицо было перепачкано вездесущей пылью, а в светлых волосах виднелось множество жёлтых крупинок. Ужасно хотелось спать. Пару минут назад Та́бас сбросил рюкзак, разулся, повесил насквозь мокрые и почерневшие от долгой носки портянки на ближайшую ветку и теперь рассматривал обувь. Левый сапог, что называется, просил каши: в дыру можно было просунуть три пальца.
