— Перекрой этот сектор. Схемы нужны мне сейчас.
— Так точно, капитан.
— Это сложный участок. Его перекроешь ты. Но учти, Айнер будет смотреть эти схемы как составленные противником…
— Так точно.
Нет, Норвальд мне не враг — он добр, умен и честен… Просто Ульвэр дал ему приказ… И Норвальд его не нарушит… Он сделал бы это, если бы был уверен, что не допустит ошибки… Но этот расчет ему непосилен… Не враг и Айнер… Он — офицер S9, почти не человек. Ему не знакомо ни настоящее зло, ни добро. И хоть он скорее других пустит луч мне в голову, он способен видеть дальше других. Он может увидеть дороги, ведущие к будущему, и узнать, которые из них ведут к одной цели. Айнер — дефектный офицер S9. Он действует не только с расчетом, но и с риском. Он не пойдет против приказа, но пройдет по грани. Поэтому он единственный, кто еще способен помочь или помешать мне… Я должен убедить его сделать этот расчет… Он применит его, если тот будет верен… А если нет… пустит луч мне в голову еще до того, как призовет в поход…
— Убери эту усмешку, Стикк. Мне на твой счет даны строгие указания…
— Мне об этом известно, капитан.
Фильтры холодом разогнали сигаретный дым… Только с чистым воздухом нагнали и мороз… Здесь и без того было холодно… А теперь… Теперь я вспомнил, что где-то высоко над нами уже глубокая ночь, что Шаттенберг бросает наземь бледные тени от хрупких звездных лучей… которые мне больше уже не увидеть…
Капитан не сразу заметил эту стужу… Он слишком сосредоточен, чтобы отметить понижение температуры. Его системы теперь реагируют иначе, чем прежде. А пар нашего дыханья он принял за сигаретный дым… Но курит сейчас он один. Норвальд затушил окурок о стол обнаружив, что пепельницы переполнены, и поднял глаза…
— Унхай, мой «спутник»… Он должен был быть призван…
— Так точно, командир.
— И… Отключи фильтры.
Унхай перевел фильтры на поддерживающий режим… Отопление здесь работает плохо… Но никто и не думает об устранении поломки этой системы… Дым быстро застлал мониторы еще более густым туманом. А Норвальд бросил очередной окурок… Ему дышать не нужно, он спокойно продолжает жечь сигареты в прокуренном до полумглы помещении. Если бы Норвальд постоянно помнил, что он — машина, я не смог бы скрыть от него судорогу, сковавшую челюсть. Он не заметил — сосредоточился на корректировках полковника и больше ничего не видит. Для меня данные еще закрыты, но я знаю, что нам уготована операция А1. Для нас это не первая боевая операция такого уровня сложности и на такой скорости, но я почти уверен — последняя. Будут щиты активированы или нет, мы — мертвецы. Отходных путей не будет — мы заблокируем их, перекрыв подходы врагу. Это значит, что рывок по маршруту даст нам возможность прорваться через линии постов, а штурм — подключить щит энергохранилищ. Держать объекты долго мы не сможем — части «хранителей» останутся под щитом. Мы примем бой на пределе возможностей. «Хранители» не сотрут системы до того, как наши штурмовые отряды будут здесь, до того, как наши «защитники» пройдут под щит. По расчетам — полтора часа… Минуты пронесутся секундами или растянутся часами… Кто знает, что будет на этот раз, — счетчики времени не устают шутить с нами злые шутки. С уверенностью можно сказать лишь то, что для тех, кто выживет, как и для тех, кто погибнет, это время станет вечностью. Этот бой решит все — жизнь и смерть каждого бойца не канет в пустоту напрасно — не потеряется среди выбитых из пасти грызущихся монстров зубов. Но они ищут… Если щит не будет подключен — этот бой станет последним не только для нас — тогда Штрауб примет последнюю битву… тогда уже ничего не останется, тогда уже никто не уйдет… Я уже думал об этом… Проклятые мысли… Проклятая ночь…
Не нам решать то, что уже будет решено, не нам делать то, что уже будет сделано… Это сказал человек в черной шинели полковника DIS. Я видел только его спину, а он видел мои мысли… Люди службы внутренней безопасности смотрят нам в души так же пристально, как мы — в глаза врага. Он был прав — будущее одно. Только ведут к нему разные пути. Тому офицеру они не видны, но я их — вижу. Эти пути не пойдут в его расчет, потому что приведут к одному общему исходу, но я их учту, потому что они могут быть равноценны чьей-то жизни… Ни мне, ни ему — никому из нас не под силу проложить путь к другому будущему. Определит его офицер, откроет «защитник» — условие, сложенное из наших прошлых действий, неизменно окончит его ровно к расчетному сроку… А других судьбоносных факторов просто нет. Из этого я и исхожу — из того, что есть… из всего, что есть… Дороги мне одному не построить — я могу лишь обозначить узкую и непролазную тропу, которую расчистит кто-то другой. И я сделаю это… Из этого я исхожу — из беспредельной посредственности. Но беспредельность всегда уводит за границы — за границы наших законов — следовательно, подводит к положенной за это каре. И пусть… Есть в этом что-то большее, что выводит за грань смертной казни…
Передал сержанту схему на доработку — никому и ничему эти растяжки не пройти, и заметить их будет трудно. После конечного запуска их уже не отключить. А для того, чтобы подорвать «растяжки смертников», достаточно порыва ветра с прописанной в программе частотой колебаний… Унхай отрешенно взглянул на схему — он знает, что погибнет через несколько часов. «Золотые драконы» обычно безошибочно определяют приближение смерти — они, как машины, ждут, когда она подойдет ровно настолько, насколько ей нужно, — они не бегут ни к ней, ни от нее. Я же могу похвастаться только топорно наносным спокойствием. Стоило мне склониться над столом опершись на руку, капитан остановил взгляд на стянувшей ее перчатке. Я убрал руку — грубые шрамы карателей проступают не только через защитное покрытие, но и через годы памяти.
— Разрешите идти, капитан?
— Иди. И учти еще, что схемы проверит не один Айнер, но и «защитник».
— Так точно.
— Стикк, если тебе будет нужно, ты сможешь найти и проследить каждый крысиный ход — сможешь даже найти ему применение. Сейчас это нужно нам, и ты должен сделать это, но только по приказу.
— Так точно.
— Ни шагу в сторону.
Я взял фуражку и вышел в коридор — за мной из центра управления повалил сигаретный дым. Двери сошлись с широкого засвеченного квадрата на узкую полосу и сомкнулись, оставив меня в ровной пустоте коридора. Глаза еще жжет, но я уже вдохнул холодный свежий воздух. По-привычке сложил за спиной руки — дрожь уже улеглась. Сколько времени еще осталось? Несколько часов, и на этом оно остановится — не только для меня — для многих. Уперся взглядом в гладкую стену — она ничего не говорит ни об этом месте, ни о нашем прошлом, ни о будущем.
