– Сам-то как думаешь? – Бригадир многозначительно перевел взгляд на пришлого. – Дома для жильцов новых из чего прикажешь ставить?
– Да на кой им дома! – ухмыльнулся в усы швед. – Сидят по подвалам, будто крысы...
Беженец не шелохнулся. Уставился в пол и молчал.
– Ты полегче, Бергин, – осадил дед Афанас. – Людям и так досталось по самое «не балуйся». Посмотрел бы я на тебя после стольких лет под землей. Без света, пищи нормальной. Да еще и нечисть всякая норовит тобой отобедать…
– Да потому что не боролись! Жечь надо зверье это, а они закопались в землю. Люди ж, не черви какие!.. – Бергин с видимым пренебрежением покосился на пришлого. – Ты, небось, и на поверхность-то не выбирался ни разу, болезный?
Беженец поднял голову. Посмотрел на шведа пустым взглядом и тихо, словно нехотя, ответил:
– Да.
– Что «да»?
– Было разок.
– Ну и? – Швед поморщился, недовольный тем, что приходится вытягивать из собеседника по слову.
В глазах пришлого промелькнул страх. Весь он как-то съежился, обхватил колени руками и снова опустил взгляд в пол:
– Всемером тогда пошли. За дровами… Пятерых наших сожрали. Фартового я на горбу до станции пер. Порвали его шибко. Кровь ручьем... Кричал он, помню, сильно кричал. Добить просил. Я не послушался. Дотащил, таки. Провалялся Фартовый сутки в бреду, потом помер. А на утро из него гадость какая-то полезла… живая. Оказалось, стрекотница в нем личинки свои отложила… На том фортуна его и закончилась. Разом.
Швед замер с самокруткой в зубах, оторопело глядя на щуплого новичка, пока тлеющий окурок не подпалил усы. Бергин дернулся, выплюнул хабарик, похлопав беженца по плечу:
– Ты это, не серчай, брат. Хватил я лишку, чего-то. Не держи зла.
Пришлый ссутулился, закивал, забормотал вполголоса:
– Разве ж это зло?.. По гроб жизни обязан буду, если оставите. Я выносливый. Работать буду, за всех работать! Всяк лучше, чем в подземке. Я в метро не хочу. Там смерть кругом. Голод. Не хочу. Не хочу…
– Ну буде, братуха, буде! – Бергин откровенно стушевался, не зная, как замять неудобную ситуацию. – Вот сгоняем до побережья, вернемся – обмоем твое новоселье. У нас на острове бражка знатная! Жить можно!
Механики с энтузиазмом закивали, оживились. Беседа плавно перетекла в более спокойное русло – обсуждение достоинств местных забегаловок, коих на Мощном насчитывалось не менее десятка.
Беженец поуспокоился, заулыбался, ободренный обещаниями вольготной жизни и достатка.
В обстановке всеобщего подъема никто и не обратил внимание на всполохи режуще-яркого света, что пробился внутрь отсека сквозь дверные щели. Странного сияния хватило, чтобы пространство и предметы внутри отсека на пару секунд приобрели нереальный мертвенно-голубой оттенок. И лишь когда железная створка с грохотом отворилась, разгоряченные беседой ремонтники успели разглядеть, как по трапу с дикими воплями скатился Петро. Чудом не сломав на ступенях хребет, парень забился на полу, закрыв ладонями глаза и страшно завыл.
Поднялась суматоха. Кто-то подскочил к бедолаге, пытаясь оторвать его руки от лица. Другие ринулись к выходу с целью выяснить природу кратковременной вспышки.
– Да он ослеп! – Донесся чей-то испуганный голос. – Сетчатку выжгло парню!
Шведу понадобились считанные секунды, чтобы взлететь по трапу. Он первым уловил мерный, нарастающий гул, исходивший откуда-то извне. Отчего-то страшно заныли зубы. Еще мгновение – и пугающий звук перерос в рев, заполнив собой все вокруг, сбивая с толку, дезориентируя.
– Господи Иисусе! – завопил Берген, застыв в дверном проеме.
Взору его открылась неподдающаяся осмыслению, поражающая своими масштабами картина. Родной до боли силуэт острова со всеми его постройками, скалистыми берегами, зеленью аллей и башнями форпостов исчез бесследно. А на его месте, взметнувшись в бескрайнее, затянутое кровавым багрянцем небо, стремительно рос гриб ядерного взрыва. Несколько страшных мгновений механик в ступоре смотрел на то, как вспухает, растекается по небосводу чудовищная огненная клякса. Затем палуба под ногами задрожала, заходила ходуном. Неведомая сила швырнула Бергена на пол, впечатав спиной в вентиляционный короб.
Ударная волна достала Вавилон на излете. Под напором беснующихся воздушных масс с древней платформы, словно шелуху, содрало деревянные хибары. Тех несчастных, что находились на внешних палубах, сдуло в воду порывами ураганного ветра. По бортам Вавилона прокатилась гулкая барабанная дробь – раскаленный щебень, осколки раскрошившейся скальной породы пролились на ветхую конструкцию каменным дождем.
Следом, словно испытывая рукотворного исполина на прочность, в высокий борт свирепо ударили тонны бушующей воды. Металлические фермы угрожающе скрежетали. Подточенное временем железо переборок вибрировало. Листы обшивки срывало с проржавевших клепок и уносило в море. Содрогнувшись всем корпусом, буровая платформа медленно перекатилась через горб водяного вала, оставляя за собой шлейф из кусков изорванного брезента, изломанных досок и человеческих тел.
* * *
Дед Афанасий приподнялся на дрожащих руках, вглядываясь в полумрак. Освещение, по всей видимости, накрылось. Его люди лежали вповалку там, где их застал удар. Кто-то протяжно стонал. Бригадир медленно поднялся и на негнущихся ногах побрел на звук. Еще мгновение, и он различил силуэт лежащего на полу Бергина. Нога неестественно выгнута, из уголка рта стекает струйка крови.
– Остров… – Прохрипел швед, потянувшись к Афанасу.
– Что?.. – Старик опустился рядом, осторожно приподняв раненному голову. В глазах его еще стоял немой вопрос, но предчувствие неизбежного уже нахлынуло, затопив сознание ужасом. – Что остров?
– Его больше нет…
Сказанные шепотом, эти три коротких слова громом отозвались в головах остальных. Афанасий растерянно оглянулся, словно искал поддержки. Найдя глазами пришлого, старик вздрогнул. Притулившись у стены, беженец смотрел на бригадира все тем же пустым взглядом. От робкой улыбки не осталось и следа. На лице его застыла маска обреченности, а искусанные в кровь губы продолжали беззвучно шептать:
– Не хочу в метро… Не хочу… Не хочу…
* * *
Грузовой трюм потрепанного Вавилона медленно заполнялся людьми. Уцелевшие стекались сюда со всех уголков гигантской платформы в надежде получить ответы, узнать о судьбе оставшихся на острове близких, разделить горе невосполнимой утраты. То и дело из толпы доносились гневные выкрики. Женский плач и стенания стариков дополняли картину всеобщего горя.
