— Некоторые остались сидеть — они просто рыдали в страховочных креслах и тряслись как дети. Но я встал. Начал отстёгиваться. Мы бежали по рампам, пытались кричать боевые кличи, пытались увидеть, где подняты знамёна. Видели, как взрывались садящиеся шаттлы, как они горели сотнями. Видели, как небо набухает, как… как нарыв. Как набухает нарыв.
Он дрожал. Потел.
— Затем они пришли, — сказал Морбах с диким ужасом на лице. — Орды. Тысячи мчались по красной земле и выли. Я видел, как они разрывали целые батальоны. Рвали их на части словно куски мяса, упивались кровью, с жадностью глотали и давились. Шли, оставляя следы из дыма и крови, ухмылялись и терзали. Красные рога, зубы как чёрные иглы, и глаза… глаза…
Я чувствовала, что время истекает: он впадал в ступор. Я должна была остановиться, но хотела знать больше.
Буду честной: я хотела хоть на мгновение увидеть то, что видел он. Я всю жизнь изучала нерождённых, но никогда не была в их мире. Да и как? Они бы пожрали меня за один удар сердца. Но та запретная часть, что обрекает нас на проклятье, хотела увидеть, в каких ужасных владениях рождаются твари из наших кошмаров. Однажды за это желание меня накажут, но оно есть.
И потому я позволила ему говорить.
— Мы пытались забраться на хребет, рядом с которым сел наш шаттл. Командное отделение уже было на вершине. Они подняли знамя. Помню, как мы бежим, спотыкаясь об острые как кинжалы камни, как сзади рубят моим товарищей. Секунды, прошли считанные секунды, но столь многие уже погибли. Я знал, что я следующий, и, прокляни меня Император, хотел умереть! Я дрожал так, что не мог удержать оружие. Хотел блевать, но не мог. Они гнались за нами. Так быстро!
Он дрожал всё сильнее. Я отстранилась, готовясь вколоть успокоительное. Допрос оказался интересным, и я намеревалась попросить Котеаса дать мне больше времени.
Не знаю, как я этого не заметила. Казалось, он был так близок к смерти — единственной его эмоцией стал обессиленный ступор — но внезапно он вскочил. Расширенные от ужаса и отчаяния глаза метались. Морбах видел не меня, а тварей Души Пустоты. На миг он застал меня врасплох.
Его скрюченные пальцы метнулись к лицу. Я отшатнулась, чувствуя, как его костлявое тело ударилось в позолоченный нагрудник. Морбах кричал, а его вязкая слюна брызгала мне на щёки.
Я крутанулась и, сжав кулак, ударила Маттиаса в плечо. Он мгновенно сложился пополам, и внутри него что-то треснуло. Одним плавным движением я выхватила пистолет и ударила его рукоятью по виску.
Он рухнул без чувств, раскорячив костлявые руки по металлу. Кровь забрызгала его потную униформу и капала на решётчатый пол. Мне хотелось ударить его вновь, чтобы избавиться от стыда, но я сдержалась.
И тогда я что-то увидела на его шее. Что-то, чего не видела раньше.
Я снова склонилась над ним, отметив неровное дыхание и дрожащие пальцы. Что-то застряло в его теле прямо под лопаткой. Рваная ткань мундира смялась, открыв серую, натянувшуюся на кости кожу. Её рассекал красный рубец, тугой и воспалённый.
Я осторожно сжала скрытые перчаткой пальцы по бокам ранки. Кожа лопнула, запахло мерзким гноем. Показался тонкий предмет — гладкий, как иголка, треугольный, немного изогнутый и суженный у конца. Размером примерно с мой палец от кончика до костяшки.
Я осторожно его достала. Коготь. Я знала, откуда он взялся, и сперва хотела уничтожить, но что-то меня сдержало. Обычно у меня хороший нюх на порчу, но тогда я её не ощутила.
Поэтому я взяла коготь, положила в капсулу и отстранилась от скорченного тела Маттиаса Морбаха. Жаль, что допрос вышел из-под контроля. Морбах приговорён к смерти, а я могла бы узнать больше, будь у меня время.
Я выпрямилась и отряхнулась. На одежде осталась грязь, но при таком деле этого и следовала ожидать. Я отвернулась, нажимая на подкладке перчатки руну, которая откроет двери и позволит мне выйти из камеры.
Я была спокойна. Эта короткая схватка меня не заботила — при одиночных допросах были и более запоминающиеся эпизоды.
Но когда я вышла из коридора, мой пояс словно стал тяжелее. И это меня тревожило. Но почему?
Я быстро шла от камер к лаборатории мимо десятков закрытых дверей, каждая из которых была сделана из неполированного металла и отмечена номером. Номера шли не по порядку: я прошла мимо 568-ой камеры, затем 3458-ой, затем 998-ой. Некоторых номеров просто не было. У Котеаса были свои причины для такой схемы. Я их не знала, но ведь из нас двоих именно он разбирался в эзотерическом знании.
Сырость осталась. Я слышала стоны заключённых, а откуда-то снизу доносилось эхо воплей. Возможно, пленников терзали кошмары, а возможно кто-то работал в пыточных. Некоторые звуки были частью моей жизни с тех пор, как я прибыла сюда пять лет назад, и теперь я их едва замечала.
Я поднималась по каменным лестницам, а вокруг со стен свисали пожелтевшие от времени свитки. На каждом были написаны молитвы на Высоком Готике. Бурыми чернилами. Засохшей кровью. Временами я задумывалась, а нужна ли подобная театральность, но Котеас всегда был склонен к широким жестам.
— Я не делаю ничего ненужного, — сказал он мне однажды, сурово глядя из-под густых белых бровей. — Ничего.
Я доверяла ему, хотя и не верила до конца. Доверяла его знаниям, его ответственности, его железной воле. Котеас вдохновлял меня в той же мере, что и пугал, чего, подозреваю, он и добивался.
Я добралась до этажа, где работали хирургеоны. Прошла через ярко освещённые залы, в которых стояли причудливые механизмы и белые плиты. Я видела разложенные скальпели и ряды разноцветных пробирок. Видела наполовину вскрытые трупы и привязанных живых людей, чьи глаза раздулись от ужаса.
Я шла, пока не увидела старшего хирургеона Оскара Кийема. Его халат был забрызган кровью, а руки, с которых недавно сняли кожаные перчатки, покраснели. Он сидел за пьедесталом и что-то печатал на инфопланшете. Похоже, что Оскар не был рад меня видеть.
— Дамьетта, — кивнул он.
Я достала коготь и показала Кийему. Он не поднял брови — их не было, как и волос вообще.
— Что это?
— Это было в заключённом, — сурово сказал я. Оскар — гордый человек, и ему нужно напоминать, кто главный. — Почему его не обнаружили во время карантина?
Кийем осмотрел коготь. Он был в замешательстве, хотя и пытался это скрыть. Морщинистая кожа на шее приобрела розоватый оттенок.
— Не знаю. Нам нужно осмотреть столько тел. Возможно…
Я не позволила ему договорить.
— Халатность. Мне следует о ней доложить.
Он побагровел сильнее.
— Конечно.
— Мне нужно твоё заключение эксперта, — сказала я, предлагая ему выход. — Есть ли порча? Стоит ли мне об этом беспокоиться?
