новость, пришедшая на исходе вторых суток пути. Следующая новость ободрила меня еще сильнее — шестеро заболевших начали приходить в себя, а новых заболеваний не было уже восемь часов. Как раз в это время мы с командой обсуждали план действий — и Лео настаивал на крутом развороте и возврате в сектор Торуса-9. Я почти согласился с его доводами, когда нас ободрили хорошими новостями…
Мы решили продолжать путь. Это оказалось огромной ошибкой.
На четвертые сутки заболело больше сорока пассажиров, а еще двое умерли — как раз из тех, кто уже приходил в себя и кому прочили выписку из импровизированного лазарета.
Смерть на борту…
Смерть в забитом до отказа трюме. На корабле без оборудованного медблока и без морга.
Я не был тем, кто отнес завернутые в одеяла тела в соседнее безвоздушное холодное помещение, где и оставил их плавать в невесомости. Это сделал один из уже болеющих, воспользовавшись старым скафандром из нашего запаса. Я сам — как и вся команда — уже третий день не покидал наших изолированных помещений.
Строгий карантин. Мы в ужасе наблюдали за происходящим с помощью пяти установленных в трюме и лазарете камер.
В тот же день закончились вообще все хотя бы отдаленно подходящие под этот случай лекарства. Да вообще практически все лекарства закончились — никто не делал больших запасов медикаментов всего для недельного путешествия в один конец. Мы отдали все, что у нас было, но это как капля в море — особенно на пятый день, когда болело уже две сотни пассажиров и еще пятеро умерли и были отправлены в импровизированный морг.
На шестой день госпожа Третьякова рухнула и перешла в разряд пациентов.
Корабль с упорством обреченного зверя шел на максимальной скорости к пункту назначения…
Седьмой день — еще плюс пятьдесят больных и восемь умерших. Возможно, умерших было больше — не меньше двадцати пациентов в разросшемся лазарете не подавали признаков жизни на своих заблеванных матрасах.
И где-то тогда же нас настиг требовательный и властный запрос изначально неопознанного корабля, что шел параллельным встречным курсом. Мне потребовалась пара минут, чтобы стряхнуть вялость и вникнуть в слова почти кричащего Лео. А он кричал о федерационном малом корабле дознавателей, заметивших прущий в обитаемый сектор космоса странный рудовоз, что больше всего походил на начиненное взрывчаткой судно фанатиков Дуги. Мы ответили на запрос, дали пояснения, переслали данные, сообщили о происходящем, и буквально тут же корабль федералов круто сменил курс. Сделав маневр, он легко нагнал нас и пошел рядом, все это время выплевывая короткие четкие инструкции.
Нам приказали подправить курс, дать доступ к видеокамерам внутри трюма, потребовали документы с родных поселений пассажиров и сообщили, что от Мэйн-1 нам навстречу выдвигается корабль с бригадой медиков и необходимым оборудованием. Наша задача проста — продолжать двигаться им навстречу и принять их на борт. А дальше они всем займутся сами…
Так и произошло. Корабль федералов сопровождал нас до самого финала и еще долго висел в космосе, с помощью моих же внутренних камер наблюдая за происходящим в том злосчастном трюме.
Нам повезло… нам очень повезло, что судьба вывела навстречу федерационный корабль, что посчитал нас подозрительными и решил послать запрос на идентификацию. Не будь этой встречи, для наших пассажиров все обернулось бы куда хуже — никто на Мэйн-1 не стал бы с такой оперативностью посылать нам навстречу медицинский корабль со всем необходимым на борту. Объяснения и просьбы заняли бы часы, а может и дни. Или того хуже — нас бы вовсе не подпустили к станции.
Инфекция на борту хуже пожара…
Через сутки с небольшим я наконец взял стаканчик ликера и опрокинул его в рот. Саднила уколотая дозой лекарства левая рука, во рту мерзкий кислый привкус, в помещениях дикая вонь от обеззараживающего средства, корабль замер в вакууме в ста километрах от похожей на шар гигантской космической станции, что приняла в подготовленные помещения всех пассажиров. Туда же ушли и мертвые тела.
Двадцать семь умерших — вот итог нашего недельного путешествия.
Из них тринадцать — дети и подростки.
Да…
Благими намерениями выложена дорога в ад. А надежда на авось — главное проклятье.
В одиночестве я просидел за столом несколько часов, медленно цедя ликер и не думая ни о чем. Мне никто не мешал — Вафамыч и Костя отсыпались. Наши трюмы снова пусты. Корабль в куда лучшем состоянии, чем он был еще пару недель назад, но радости я не ощущаю. Сейчас я вообще ничего не ощущаю. Но это временно…
И у меня есть еще три часа, после чего мне предписано явиться в портовый полицейский участок и дать полный доклад о случившемся. Таковы всеобщие законы. И от них не свободен даже гросс…
— О чем ты вообще думал, мистер Градский? — с горьким вздохом поинтересовалась женщина в синей с белым служебной форме.
— О всеобщем благе, — ответил я, постукивая пальцами по стаканчику с дешевым, но вкусным кофе из автомата.
— Безумие! Невероятная самонадеянность, помноженная на что? На столь же безумную по силе безбашенность?
— Похоже, что именно так… Я глубоко сожалею и скорблю о погибших. Будь у меня возможность отмотать время на пару недель назад…
— И ты, надеюсь, поступил бы точно так же? — на чуть подкрашенном дешевой косметикой лице служительницы закона появилась легкая улыбка, а перед этим она выключила старомодное записывающее устройство, что лежало на столе между нами.
Я удивленно взглянул на нее, в третий раз за все время нашей беседы оторвав взгляд от испещренной царапинами стальной столешницы. Мы разговаривали в допросной. Ничего такого, все двери открыты, при мне все оружие и снаряжение. Просто это помещение было самым тихим и без лишних взглядов. А там, в основной зоне портового полицейского участка, на меня глазели все без исключения — и копы, и задержанные.
Еще бы — не каждый день древний рудовоз притаскивает из космоса больше трехсот изнемогающих от рвоты и диареи пассажиров. А я вот притащил… И после своего чистосердечного доклада, даже зная, что я полностью защищен от обвинения выданными в поселениях бумагами, я все же чувствовал вину и был готов принять лавину грубых, но справедливых укоров.
Однако эта усталая женщина меня удивила… А еще через секунду мое удивление стало сильнее, когда она добавила:
— Ты все сделал правильно, мистер Градский.
— Правда?
— Правда, — кивнула она. — Этот разговор только, между нами, верно?
— Почти, — честно ответил я и постучал пальцем по большому значку, что украшал
